Великий Ганди. Праведник власти - Владимирский Александр Владимирович

Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 76

На войне Ганди показал себя смелым и решительным командиром, проявившим подлинный героизм и бесстрашие. Он был удостоен британской золотой медали за храбрость.

Хотя войну Ганди осуждал как аморальное средство разрешения споров, он считал, что Англо-бурская война принесла ему некоторую пользу, поскольку позволила ближе узнать основную массу индийцев Южной Африки. Как Ганди писал впоследствии, члены общины «стали сознательнее, и в их умах глубоко укоренилось убеждение, что индусы, мусульмане, христиане, тамилы, гуджаратцы и синдхи являются индийцами и детьми одной родины. Все верили, что белые загладят свою вину за нанесенные индийцам обиды».

Англо-бурская война завершилась подписанием в Претории 31 мая 1902 года мирного договора, согласно которому бурские республики были присоединены к британской Южной Африке, в 1910 году преобразованный в доминион Южно-Африканский Союз, где был установлен режим апартеида (раздельного развития рас), резко ограничивший права небелого населения страны.

Освободившись от военных обязанностей, Ганди принимает решение вернуться на родину и начать там общественно-политическую деятельность. Друзья из индийской общины Наталя заставили его поклясться, что он вернется в Южную Африку, если они попросят его о помощи.

Когда Ганди в 1901 году уезжал из Наталя, индийцы выражали ему свою любовь и осыпали щедрыми подарками. Среди них было золотое ожерелье для его жены за 50 гиней, золотые перстни с бриллиантами, золотые цепи, золотые часы, бриллианты, изумруды и прочие драгоценности. Но Ганди заявил, что возможность служения обществу — это главная награда для него, и передал все ценности в распоряжение общины, поскольку «человек, посвятивший себя служению обществу, не должен принимать дорогие подарки».

Кастурбай упрекала его: «Твое служение в равной степени и мое. Я работаю на тебя день и ночь. Разве это не служение? Ты взвалил на меня все, ты заставил меня плакать горькими слезами, превратил в рабыню!»

В Дурбане Ганди держал открытый стол, конторские служащие — христиане, индусы и мусульмане, часто жили у него как родственники, вместе с многочисленными гостями, индийцами и европейцами. Все это ложилось на Кастурбай тяжким бременем.

В Южной Африке Ганди впервые применил в качестве средства борьбы ненасильственное сопротивление (сатьяграха). Это тактика ненасильственной политической борьбы в двух формах — несотрудничества и гражданского неповиновения. Ганди стремился воздействовать на благоразумие и совесть противника посредством отказа от насилия (ахимса) и готовности переносить боль и страдания. Цель сатьяграхи — превращение соперника в союзника и друга. Ахимса основана на триединстве «правда, любовь, ненасилие». Ганди верил, что обращение к совести эффективнее, чем угрозы и насилие. Он думал, что насилие приводит лишь к увеличению насилия, ненасилие же прерывает спираль зла и делает возможным превратить врага в единомышленника. Ганди рассматривает сатьяграху как оружие не слабых, а сильных духом.

В Индии Мохандас Ганди впервые побывал на сессии Индийского национального конгресса, которая созывалась раз в год на три дня. Остальное время конгресс никакой организованной деятельностью не занимался. Работа сессии огорчила Ганди. На ней говорили длинные и пустые речи, принимали многочисленные резолюции, которые никто не собирался исполнять. Среди членов конгресса отчетливо проявлялась разобщенность по национальному, социальному и религиозному принципам. Заседания велись на непонятном для простых индийцев английском языке. Но, с другой стороны, это был единственный язык, понятный для грамотной части всех народов Индии.

В Индии Ганди продолжил адвокатскую практику в Раджкоте, а потом переехал с семьей в Бомбей. Но главным для него была теперь политическая деятельность.

Ганди встретился с руководителями ИНК Локаманьей Тилаком и Энни Безант и поселился в доме Гокхале. Лидера южноафриканских индийцев теперь старается привечать и колониальная администрация. Его приглашали на приемы, устраиваемые видными чиновниками и самим вице-королем. Ганди так суммировал впечатления от этих приемов: «Я расстроился при виде магарадж, разодетых подобно женщинам — в шелковых пижамах и ачканах, с жемчужными ожерельями на шее, браслетами на запястьях, жемчужными и бриллиантовыми подвесками на тюрбанах. А в довершение всего на поясах висели сабли с золотыми эфесами». Для Ганди вся эта мишура была не знаком королевского или княжеского достоинства, а наоборот, признаком рабства. Требование вице-королевского протокола посещать официальные приемы в украшениях, надевать которые к лицу только женщинам, унижает индийцев, говорил Ганди.

Во время поездки по Индии он видел бездушие и некомпетентность английских чиновников, свысока относившихся к индийцам. Ганди с горечью писал об одном из чиновников: «Откуда ему было знать о страданиях бедной Индии? Разве он мог понять нужды, нравы, взгляды и обычаи народа? И как мог он, привыкший оценивать вещи в золотых соверенах, начать считать на медяки? Подобно тому как слон не может мыслить по-муравьиному, даже имея самые лучшие намерения, так и англичанин бессилен мыслить понятиями индийцев, а следовательно, и устанавливать законы для них».

Только Ганди собрался по-настоящему обосноваться в Бомбее и даже арендовал помещение для своей адвокатской конторы, как неожиданно получил из Южной Африки телеграмму: «Ожидается приезд Чемберлена. Пожалуйста, возвращайтесь немедленно».

В Дурбан Ганди вернулся вовремя и заблаговременно успел составить петицию для вручения ее министру колоний Джозефу Чемберлену, своему благодетелю, в свое время спасшему его от линчевания.

В Южной Африке Чемберлену белые устроили пышный прием. Помирившиеся англичане и буры преподнесли ему 35 миллионов фунтов стерлингов для имперской казны. Поэтому трудно было ожидать, что он прислушается к голосу индийской делегации во главе с Ганди. Чемберлен заявил: «Вы знаете, что имперское правительство не обладает большой властью в самоуправляющихся колониях, но ваши жалобы представляются нам обоснованными, и я сделаю все, что смогу. Однако вы и сами должны стараться ладить с европейцами, если хотите жить среди них».

В данном случае более либеральная позиция Лондона сталкивалась с расизмом белого населения самоуправляющихся колоний, какой был Наталь.

Беседа с Чемберленом разочаровала Ганди. Министр колоний, по словам Ганди, напомнил индийцам «о праве сильного, который всегда прав, иначе говоря, о праве владеющего мечом».

Из Дурбана Чемберлен направился в Трансвааль. Здесь индийские переселенцы тоже страдали от расовой дискриминации. Они обратились к Ганди с просьбой возглавить делегацию местных индийцев к министру, подобно тому как он сделал это в Натале. Ганди попытался провести новые переговоры с Чемберленом. Но небелому было совсем непросто получить разрешение на поездку в Трансвааль. Как отмечал с горькой иронией Ганди, по окончании войн правительственные органы обычно получают особые полномочия. Англо-бурская война в этом отношении не стала исключением. В Южной Африке правительство издало декрет о сохранении мира, по которому каждый проникший на территорию Трансвааля без пропуска подлежал заключению в тюрьму. Но Ганди с помощью друзей сумел добыть такой пропуск. Однако власти в Йоханнесбурге заявили, что пропуск Ганди был выдан ошибочно и ему было бы лучше убраться подобру-поздорову, поскольку к Чемберлену его все равно не допустят. Чемберлен действительно отказался принять Ганди, заявив, что не желает всюду выслушивать одного и того же человека. Ганди был очень огорчен этим.

Некоторые индийцы упрекали Ганди в том, что, по его настоянию, община помогла англичанам в войне, а теперь последние не выполняют своих обещаний. Ганди не раскаивался в том, что служил санитаром в британской армии. Но теперь он решил переселиться в Трансвааль, где дискриминация индийцев была более жесткой, чем в Натале. В Йоханнесбурге Ганди открыл бюро и попросил принять его в адвокатскую коллегию при местном Верховном суде.

Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 76