Шолохов. Незаконный - Прилепин Захар

– Кто же составил номер?

Фадеев ответил».

Это был Иван Беспалов, участник Гражданской войны, преподаватель Института красной профессуры, заместитель ответственного редактора журнала «Печать и революция» и до недавнего времени – редактор журнала «Красная новь».

«Сталин вызвал Поскрёбышева.

– Привези сюда такого-то. – И, обернувшись к нам, сказал: – Можете сесть.

Мы сели. И стали ждать. Прошло пять, десять, двадцать минут… В комнате все молчали. Молчали мы, молчали члены Политбюро, молчал и сам Сталин, который продолжал ходить вдоль стола, время от времени раскуривая трубку. Так прошло, наверное, минут двадцать – тридцать. Открылась дверь, и, подталкиваемый Поскрёбышевым, в комнату вошёл бывший редактор. Не вошёл, вполз, он от страха на ногах не держался, с лица его лил пот. Сталин с удовольствием взглянул на него и спросил:

– Значит, это вы решили напечатать этот сволочной кулацкий рассказ?

Редактор не мог ничего ответить. Он начал не говорить, а лепетать, ничего нельзя было понять из этих бессвязных звуков. Сталин, обращаясь к Поскрёбышеву, который не вышел, а стоял у двери, сказал с презрением:

– Уведите этого… И вот такой руководит советской литературой…»

Повесть Платонова разобрали сначала в «Литературной газете» («существо автора “Впрок”… обывательское, злобное, насквозь реакционное»). Затем в «Правде» – в статье «Больше внимания тактике классового врага» утверждалось, что у Платонова кулак получил «возможность полным голосом изложить своё “кредо”… со страниц советской печати». Следом Фадеев добил Платонова в газете «Известия», написав статью «Об одной кулацкой хронике».

После такой трёпки от Платонова должны были отвернуться все. Тем не менее в январе 1932 года на заседании коммунистической фракции Московского товарищества писателей Василий Кудашёв выступил за необходимость публикации Платонова. Осведомитель доносил в ОГПУ, что коммунист Кудашёв передал новый роман Платонова в Московское товарищество писателей. Цитируем донесение: «В. Кудашёв горячо рекомендовал этот роман, всячески пытаясь протащить эту явную контрреволюц<ионную> белиберду». Старания Кудашёва не увенчались успехом: в 1932–1933 годах у Платонова не будет ни одной публикации вообще. С ним откажутся иметь дело все редактора.

По свидетельству писателя Льва Гумилёвского, Шолохов был единственный «литературный генерал», что навещал тогда Платонова. Едва ли он заходил к Платонову в «писательский дом»: квартиры там располагались по гостиничному типу, а жильё Платонов делил с поэтом Михаилом Голодным – скорее всего, мемуаристы отметили бы появление самого знаменитого писателя тех дней в гостях у самого опального. Но Платонов заходил к Васе Кудашёву – позволяла жилплощадь, и они поначалу виделись там.

К лету 1932 года Платонов сумел обменять свою комнату на отдельную двухкомнатную квартиру по адресу: Тверской бульвар, 25. Этот дом тоже располагался недалеко от кудашёвской квартиры. На Тверском у Платонова Шолохов бывал. Заглядывал, ненавязчиво принося продукты и вино. Гумилёвский так их и запомнил: круглый стол в доме Платоновых и бутылка посреди стола.

Такую картину, конечно, хочется вообразить: эти двое за одним столом. Платонов уставший, загнанный неудачами, но с молодой ещё душою. Шолохов – жизнеутверждающий, улыбчивый, полный сил.

Разница у них была в шесть лет, но Платонов выглядел старше своего возраста и чувствовал себя так же. Шолохов, напротив, вёл себя молодо и выглядел на свои годы. Платонов часто дружил с молодыми, ему нравилось общаться с неистраченными людьми. Он, рассказывают, был удивительно устойчив к алкоголю и вообще не пьянел. Шолохов тоже тогда отлично держал хмельной удар. Выпив, Платонов становился разговорчив. Был такой ресторан-автомат «Квисисана» между Госиздатом и «Молодой гвардией», Платонов его любил, так что, начав дома, они шли туда.

Едва ли Шолохов и Платонов много говорили о литературе как таковой. Они слишком непохоже строили текст и лепили персонажей. У них были разное зрение, разное интонирование, ничем не схожий разный слух на речь. Поиск взаимного влияния в их прозе бессмыслен: к 1932 году они пришли не просто сложившимися мастерами, а писателями всемирного уровня, написавшими сутевые книги русской цивилизации. Им нечему было учиться друг у друга.

Пожалуй, Шолохов талант Платонова ценил куда больше, чем Платонов – шолоховский. Едва ли Платонов ревновал Шолохова, но в любом случае тот был слишком успешен на фоне платоновских неудач. Слишком хорошо, даже щёгольски одет. В дорогой его трубке дымился и вспыхивал дорогой табак. То, что сам Шолохов претерпел атаки и унижения не меньшие, Платонов едва ли помнил – а может, и вовсе не знал.

Обсуждали они чаще всего коллективизацию. Её форму и смысл. Переделку человека. Никто из советских писателей не разбирался в происходящем так же глубоко, как они.

Известно саркастическое высказывание Платонова по поводу очередной скороспелой книги на самую насущную тогда тему: «Прочитал роман о коллективизации. Ещё чуть-чуть похуже – и можно печатать».

Критик Корнелий Зелинский, некоторое время живший с Платоновым на одной площадке, с восторгом о нём отзывался: «…прекрасно знает математику, астрономию, суждения его всегда тонки и интересны».

Шолохову и Платонову было важно понять, как всё устроено, где таится ошибка. Литература, понимали они, больше жизни, но вместе с тем она – приложение к жизни. Литература работает на жизнь. Платонов предсказывал слияние искусства с наукой и производством – но подход Шолохова, в случае с «Поднятой целиной», был тем же. Задача писателя – не просто описать, как всё обстоит, но и ответить на вопрос, как всё должно обстоять.

Они оба хотели найти если не оправдание, то объяснение случившимся катастрофам. В 1930 году Платонов был командирован в поволжские совхозы и колхозы от Наркомзема РСФСР. В 1931-м ездил по колхозам Заволжья, направленный обществом писателей-краеведов. То, что партия отправляла писателей в самую глубинку – признак того, что свершившиеся катастрофы не пытались скрыть, однако стремились доказать: да, происходят чудовищные ошибки, но у нас, у Советской власти, есть логика, и мы хотим, чтоб вы её поняли.

В записных книжках 1930 года Платонов отмечал: «Восстания в 2-х сёлах. Это дало дрожь по всему району. Было это в марте. Сев. Население против МТС, против колхоза, против сов власти. Ходят толпами. Все враз вышли из колхоза. Осталась номинальная группа бедняков и комсомольцев. МТС не сдалась: она послала тракторные отряды в эти бушующие сёла. В трактористов начали бросать топоры. Одного поранили. Директора избили. Трактора всё же вспахали. Настроение изменилось: пахота отличная. Куриный вопрос решился машиной. Курица не сумела склевать трактора. МТС не испугалась наступлений кулачества и мулл, а мужественно работала».

В своей прозе Платонов безусловно был на стороне раздавленных во имя неслыханного эксперимента крестьян: русский писатель, он не мог иначе. Но как активный участник социалистического строительства, воевавший, осознанно вступивший в партию, неоднократно пытавшийся вернуться туда после исключения – знающий, наконец, реальное положение дел на сельщине, он был способен к иной оценке ситуации.

Простят ли нас умершие и не увидевшие будущих удач – вот о чём говорили Шолохов и Платонов – выстоит ли новая жизнь, взошедшая на таких страданиях и утратах?

После весеннего постановления ЦК о тотальной пересборке литературного процесса, к октябрю 1932-го было решено наконец провести встречу лидеров государства и главных советских литераторов.

Долго составляли списки.

Встречи состоялись 20 и 26 октября на Малой Никитской у Горького. На первую были приглашены писатели-коммунисты. Шолохова там не было – в партию его так и не приняли. Участвовали Сталин, Ворошилов, Молотов, Стецкий, а также снятый в 1929 году со всех постов за правый уклон Бухарин, которого на собрание втайне от Сталина пригласил Горький, хотевший их помирить.