Повести моей жизни. Том 2 - Морозов Николай Александрович

С тяжелым чувством пришла наша группа на первое из заседаний этого съезда, где мы ожидали себе исключения. Особенно тяжело чувствовал себя я как главный обвиняемый. Но в то же время внутреннее чувство говорило мне, что, как бы ни отнеслись ко мне товарищи по «Земле и воле», я не мог ни писать, ни поступать иначе. Я чувствовал, что поступал во всех наших столкновениях не так, как было выгодно лично для меня, а так, как находил полезным для успеха освободительного движения, и говорил в своих статьях все, что думал, не заботясь о том, окажется ли это ортодоксальным с точки зрения окружающих меня или подвергнется их осуждению. Притом же я знал, что если буду исключен, то со мною удалятся и наиболее близкие для меня товарищи и мы сейчас же начнем свою новую деятельность. 

На Воронежский съезд нас собралось человек двадцать пять. Здесь были почти все члены «Земли и воли». Остальные три или четыре прислали свои мнения письменно. 

Как только мы поздоровались друг с другом и расположились в кружок на раскинутых пальто и на стволе лежащего дерева, поднялся Александр Михайлов и заявил, что здесь, в Воронеже, есть несколько человек, уже давно работавших вместе с «Землей и волей», хотя и не принадлежащих к ее составу. 

— Было бы очень желательно знать и их мнение в наших спорных вопросах, — закончил он. — Это Фроленко, Колодкевич и Желябов, только что приехавшие в Воронеж. Я предлагаю принять их в члены «Земли и воли». 

Вся наша группа поддержала его предложение, так как нам хотелось иметь для себя побольше сторонников. Именно потому мы и привезли с собою этих трех человек, которых знали почти все в «Земле и воле». Отправляясь на заседание, мы их оставили ждать в отдалении. 

Народническая группа тотчас же предложила принять троих и с их стороны. Оказалось, что те тоже ждали по другую сторону леса. 

Мы едва удержались, чтобы не рассмеяться при виде такого соответствия, и тотчас согласились на их кандидатов, а они на наших. И те и другие были немедленно приведены на заседание. 

Тогда Плеханов, поднявшись со своего места и прислонившись к стволу большого дерева, сказал: 

— Я прежде всего прошу Морозова прочесть свою статью в «Листке "Земли и воли"» по поводу политических убийств. 

Уже давно готовый к этому, я вынул из кармана соответствующий номер «Листка» и твердым по внешности голосом прочел свою статью, хотя и очень волновался внутренне. 

— Вы слышали, господа, — сказал Плеханов. — Это ли наша программа? 

Наступило тяжелое молчание, продолжавшееся с полминуты. Но вдруг оно было прервано одобрительным возгласом Фроленко, что именно так и нужно писать передовые статьи в революционных органах. 

Плеханов побледнел как полотно и сказал взволнованным голосом: 

— Неужели, господа, вы все так думаете? 

Не нашлось ни одного голоса, который осудил бы мою статью. До такой степени мысли, выраженные мною в ней, были подготовлены жестокими гонениями того времени на всякую попытку деятельности в народе. 

Только Попов спросил меня: 

— Признаете ли вы это общим методом? 

Я ему ответил, что считаю такой способ допустимым только в периоды политических гонений, когда всякие другие средства борьбы с произволом являются практически невозможными. 

— Как только будет обеспечена свобода слова и низвергнут абсолютизм, сейчас же нужно будет действовать исключительно убеждением. 

Кто-то из саратовцев, которых мы считали крайними врагами нового пути, сказал: 

— В нашей старой программе «Земли и воли» допускаются на равных правах как политическая деятельность в городах, так и пропаганда социалистических идей в народе. 

Все, за исключением четырех человек, согласились, что так и должно быть и что в моих статьях нет никаких противоречий со старой программой общества. 

Мы, липецкие, с изумлением переглянулись между собою. Приехав в Воронеж, мы ожидали совсем не этого. Наше положение как уже сорганизованной группы стало делаться затруднительным: мы оказались тайным обществом в тайном обществе! 

Плеханов некоторое время стоял молча. Отношение деревенских членов «Земли и воли» к новому направлению было для него, очевидно, совершенно неожиданно. 

— В таком случае, господа, — сказал он наконец глухим, печальным, не своим голосом, — здесь мне больше нечего делать. Прощайте! 

Он медленно повернулся и начал удаляться в глубину леса. Мне показалось, что он с усилием держится на ногах. 

Разрыв с привычным товарищем по деятельности был страшно тяжел, несмотря на все теоретические и практические разногласия. У меня в горле сделались спазмы и к глазам подступили слезы. 

«Вот он идет, — мелькнуло у меня в голове, — куда-то в глубину неведомого леса одинокий, без сторонников. Что с ним будет, что он будет делать?» [88] 

Мы, ожидавшие изгнания, вдруг оказались победителями, а он, считавший себя все время победителем, оказался неожиданно побежденным. 

— Господа! Нужно его возвратить, — воскликнула Вера Фигнер [89]. 

— Нет, — ответил Александр Михайлов взволнованным голосом, — как это ни тяжело, но мы не должны возвращать его. 

Четверо из петербургских сторонников Плеханова, особенно резко возражавшие против покушения Соловьева, вскочили со своих мест, чтоб идти за ним, но потом снова сели, тихо переговариваясь между собою. Ни один из них не удалился с собрания вслед за Плехановым. 

Кто-то предложил решить голосованием, считать ли теперь Плеханова принадлежащим к организации. Значительное большинство высказалось за то, что его нужно считать добровольно выбывшим из «Земли и воли». Если он вновь пожелает возвратиться, то нужно будет отнестись к нему, как ко всякому другому поступающему, т. е. потребовать у него согласия на программу и устав и подвергнуть баллотировке по общим правилам. Так печально закончилось первое заседание Воронежского съезда «Земли и воли». 

Очутившись неожиданно в большинстве, мы назначили новое собрание только через день. Отсрочка эта была для нас совершенно необходима, для того чтобы обсудить свое положение. Постановления Липецкого съезда предполагали, что мы будем после Воронежского съезда совершенно самостоятельной группой, а этого не вышло. 

Собравшись на следующий день особо в лесу, мы решили не уходить из «Земли и воли», но просить о том, чтоб Исполнительный комитет во всех своих практических делах пользовался полной автономией и имел свой особый печатный орган. 

Все это и было нами получено на следующем заседании Воронежского съезда. 

Нам дали не только полную автономию, но и право принимать на свой риск в Исполнительный комитет новых членов, не принадлежащих к «Земле и воле». 

Единственным условием по отношению к этим лицам было не сообщать им интимных подробностей о деятельности «Земли и воли», пока они не будут приняты в ее члены. Таким образом, все, что мы постановили на Липецком съезде, было нежданно легализировано в «Земле и воле», хотя все остальные члены Воронежского съезда даже и не подозревали о наших совещаниях в Липецке. 

Воронежский съезд был закрыт двадцать четвертого июня после третьего заседания, где были приняты в «Землю и волю» по моему предложению Вера Засулич и несколько других членов, рекомендованных различными лицами; из них Стефанович, тотчас же присоединившийся к группе народников, сильно способствовал потом окончательному распадению «Земли и воли». Он был тогда очень властолюбив. 

На этом же последнем заседании были разрешены и некоторые второстепенные вопросы: пересмотрен устав «Земли и воли» и выбрана распорядительная комиссия из трех лиц для заведования практическими делами. Я по-прежнему был оставлен хранителем печати и всех документов общества, а также и его денежных сумм. Редактирование журнала «Земля и воля» было снова поручено мне и Тихомирову.

5. Распадение «Земли и воли» на «Черный передел» и «Народную волю»

Когда мы вернулись в Петербург, некоторым из нас казалось, что все недоразумения улажены и что распадение общества ограничилось выходом из него одного Плеханова. Но это было не так. Не прошло и двух недель, как оказалось, что наши прежние оппоненты в петербургской группе держатся от нас обособленной компанией. К ним присоединились под влиянием Стефановича также и Дейч, и Вера Засулич. Переход Засулич к народнической группе был нам особенно тяжел. Мы провели ее на Липецком съезде в полной уверенности, что она будет сторонницей нового способа борьбы, в котором мы тогда видели все спасение России от губившего ее абсолютизма. Но она была чрезвычайно дружна со Стефановичем и Дейчем и, перейдя вместе с ними к нашим противникам, вдруг окружила их особенным ореолом в глазах благоговевшей перед ней учащейся молодежи.