Леонид Красин. Красный лорд - Эрлихман Вадим Викторович

— Жарь, Ленька, жарь шибче! Жарь дробью, еще дробью, жарь, черт тебя дери, жарь! — раздавалось со всех сторон.

— Боже, какой красавец! — воскликнула моя сестра, указывая глазами на плясавшего юношу.

— Да, товарищ, — обратился к моей сестре какой-то студент-технолог, услышавший вырвавшееся у нее восклицание, — действительно красавец… Наш это технолог… Ленька Красин, — с гордостью добавил он».

^{Михаил Бруснев}

Мемуарист, вполне сознательно придающий Леониду черты будущего революционера, рисует знакомый образ «первого парня»: заводилы, запевалы, победителя в любом споре: «Пляски прекратились, и началось пение революционных песен. Меня и Веру ввели в импровизированный хор, которым дирижировал с таким же увлечением, с каким он перед тем плясал, все тот же Красин. Одна за другой следовали студенческие и революционные песни. Красин запевал красивым баритоном. Пели хорошо с соблюдением ритма. Затем пение прекратилось — репертуар был исчерпан. И в разных углах завязались беседы, перешедшие, по обыкновению, в горячие споры». В этих спорах Красин тоже проявил мастерство, «срезав» главного заводилу Флегонта Волкова, который хвастался тем, что его, служившего в солдатах, «ела вша». Услышав это, «Красин вдруг преобразился, глаза его лукаво и задорно загорелись.

— Ну да, и много же, товарищ, вшей вас ело, — заговорил он своим, столь памятным всем знавшим его резонным голосом сибиряка. — Немудрено, что они выели все, выскребли и выгребли все из головы вашей».

^{Леонид Красин (в центре) с поляками — членами социал-демократического кружка. [ГАРФ]}

После этого Красин еще и прочел собравшимся целую лекцию о крестовых походах, о которых до этого шел спор, в пух и прах разбив доводы оппонента. Немудрено, что вокруг этого провинциала, еще недавно никому не известного, быстро образовался круг поклонников. Они-то и вовлекли его сначала в чтение и обсуждение запрещенной литературы, а потом в связанную с этим общественную активность. Эти процессы, как вспоминал Красин, крутились вокруг двух точек, на которые почему-то не распространялся надзор администрации. Первой была студенческая столовая, находящаяся в отдельном здании рядом с институтом. Студенты управляли ею совершенно самостоятельно, чем и пользовались: «В столовой можно было вывешивать всякого рода анонсы и объявления, производить сборы денег на всякие нелегальные надобности, передавать друг другу книги и брошюры и вообще обделывать все студенческие дела».

Второй точкой была библиотека института, где имелась богатая коллекция книг по экономическим и социальным наукам. Правда, к тому времени их по приказу министерства спрятали под замок, выдавая студентам только техническую литературу. Тогда они создали свою нелегальную библиотеку, покупая в складчину изданные легально сочинения народников и марксистов; нелегальных изданий почти не было не столько из-за боязни репрессий, сколько потому, что их было очень трудно достать. Эта библиотека хранилась небольшими партиями по 2–3 книги у доверенных библиотекарей и выдавалась на руки по записи.

«Конечно, — признается Леонид Красин, — инспекция и полиция догадывались о существовании библиотеки, но они не слишком рьяно ее преследовали. Тут было так же, как и в столовой, нечто вроде молчаливого соглашения. <…> Я в течение нескольких лет был библиотекарем, предаваясь этому делу с рвением спортсмена. Элемент спорта был тут не только в связи с некоторым риском, но в особенности также поскольку дело шло о пополнении библиотеки редкими книгами. В Петербурге не было ни одной лавочки букинистов, которую я не посетил бы, и если где-либо появлялся первый том „Капитала“, или Лассаль, или Чернышевский, знакомые букинисты давали мне знать, и я отправлялся добывать книгу, не останавливаясь даже перед такими сверхъестественно большими, по тогдашним временам, затратами, как 10 или 15 рублей за одну книгу».

Как библиотекарь, Красин не только добывал книги, но и конспектировал самые сложные из них для лучшего понимания читателей. В октябре 1889 года он писал родителям: «По части чтения нами за этот год сделано много — прочли уже почти всего Маркса — книжища в 600 страниц, причем по составлению конспектов к этому самому Марксу на мой пай выпала львиная доля — страниц 300». Далее он добавлял, что большая часть его мыслей «направлена преимущественно на эту книгу». Вместе с товарищами он стремился применить теорию Маркса к тогдашним российским условиям. «Нынешним годом, — сообщал Красин в том же письме, — мы покончили с теорией политической экономии, а с будущего примемся за экономическое положение России, изучение которого покажет или по крайней мере должно показать, куда лучше направить свою деятельность».

Скоро предприимчивого студента приметили члены тайного политического кружка, возникшего в Технологическом институте. Там училось много поляков, и они, как извечные противники российской власти, составляли в кружке большинство. Отвергая по понятным причинам русское народничество, они тяготели к «европейскому» марксизму и стали его первыми проводниками. Красин вспоминал: «Кто именно из технологов был первым марксистом, я не могу сказать. Кажется, одним из первых был некто Лелевель, уже окончивший институт, когда я только что поступил на первый курс. Я лично не знал Лелевеля, но, кажется, именно он был организатором того кружка, в который впоследствии вошли Бруснев, Баньковский, Цивинский и Бурачевский и который несколько позднее, в 1890 году, привлек и меня к пропагандистской работе среди петербургских рабочих. Обычная тактика таких кружков состояла в том, что, пользуясь столовой, библиотекой и другими студенческими учреждениями, они выбирали и высматривали тех молодых студентов, которые проявляли известный интерес к теоретическому ознакомлению с социализмом и по своим личным качествам представлялись способными заполнять кадры революционных борцов. С таким студентом завязывалось знакомство, сначала без затрагивания каких-либо рискованных тем; его снабжали литературой, переходя постепенно к более злободневным вопросам».

Михаил Бруснев, ставший со временем лидером кружка и другом Красина, родился в 1864 году на Кубани в казачьей семье. В Технологический он поступил на год раньше Красина и создал там марксистскую группу, объединяющую студентов нескольких вузов и рабочих из нескольких кружков самообразования, существовавших на питерских заводах и фабриках. Бруснев одним из первых революционеров признал важность широкой пропаганды среди рабочих и сделал все, чтобы эту пропаганду развернуть. Окончив институт, он в 1891 году перебрался в Москву, где пытался объединить разрозненные кружки разных городов в единый центр, но уже через год был арестован, много лет провел в тюрьме и ссылке. Вернулся с подорванным здоровьем, в революции активно не участвовал, но по протекции Красина работал в 20-х годах в советских торгпредствах за границей. Умер в 1937 году почти забытым, хотя считался старейшим членом ВКП(б) — Красин был вторым по старшинству.

^{Федор Афанасьев}

Леонид подробно описал процесс своего вовлечения в революционную деятельность. Вначале к нему приставили «дядьку», поляка Вацлава Цивинского, который доказывал ему, что в России вот-вот вспыхнет революция и на этот случай необходимо иметь организацию, способную взять власть в свои руки. Попутно его снабдили еще не прочитанными трудами Маркса, и он вместе с верным «оруженосцем» Германом принялся усердно их изучать. А уже в январе 1890-го с юношеской самонадеянностью писал родителям: «С Марксом мы, к немалому многих удивлению, покончили, и теперь по общественным наукам трудных книг на русском языке для нас не существует». Освоив основы марксизма, он — снова вместе с Германом — принял участие в организации нескольких собраний по случаю приезда в Петербург из ссылки бывшего народовольца, видного экономиста А. Карелина. На этих собраниях велась агитация за объединение народников и социал-демократов для борьбы с режимом, при этом соблюдалась строгая конспирация и собравшиеся не знали даже фамилии лектора, которого называли Лоэнгрином.