Шолохов. Незаконный - Прилепин Захар

Островский, как и Шолохов, окончил церковно-приходскую школу. С детства, как опять же Шолохов, обладал исключительной памятью – будущий образцовый советский комсомолец отлично знал Ветхий и Новый Завет, помнил наизусть все тропари; в письмах цитировал Библию. С 1916 года 12-летний мальчик работал в Шепетовке, куда переехала семья, по найму: сначала на кухне вокзального ресторана, затем подручным кочегара на электростанции: как и Павка Корчагин, герой романа «Как закалялась сталь» – он тоже из Шепетовки.

В августе 1919-го ушёл на фронт добровольцем, ему было 15. Корчагину, который тогда же ушёл на фронт, в романе 17. Воевал в основном с петлюровцами и поляками. Как, опять же, и Павка Корчагин; поэтому никаких, собственно говоря, белых в его романе нет: зато много гетманщины и целый выводок разнообразных чубатых атаманов, один другого отвратительней.

Служил, как и Павка Корчагин, в бригаде Котовского и в 1-й Конной армии. В августе 1920 года был тяжело ранен в спину подо Львовом. Тогда же в романе «Как закалялась сталь» был ранен и Корчагин. Над кроватью лежащего в бессознании Корчагина доктор говорит: «Я не понимаю, как это можно почти детей принимать в армию? Это возмутительно». Наверняка так и было в жизни Островского. Тем более что ему в том августе всё ещё было 15 – а Корчагину всё-таки, скорее всего, 18, и, строго говоря, ребёнком герой романа уже не являлся.

После ранения Островский, как и Корчагин, был демобилизован. Весной 1921 года, окончив с отличием Единую трудовую школу в Шепетовке, вступил в ЧОН, участвовал в борьбе с бандитизмом, но в конце концов угодил под трибунал и, хотя не был осуждён, судя по всему, пережил сильнейший шок. Здесь мы, конечно же, вспоминаем шолоховскую эпопею в Каргинской, где он кружил вместе с ЧОНом, а потом его работу продинспектором в Букановской, едва не окончившуюся для него самым плачевным образом.

Получив – вследствие ранения и физической работы по комсомольской линии в жутких условиях – инвалидность первой группы, в 23 года Островский начал писать прозу – причём сначала на украинском языке. В анкетах Островский записывал себя «украинцем», по факту являясь сыном великоросса и чешки, и родным языком считал украинский.

С 1927 года он был прикован к постели. С конца 1930-го с помощью изобретённого им трафарета начал роман «Как закалялась сталь», будучи почти слепым. Это было второе его произведение – первое потерялось во время почтовой пересылки. Закончил роман в мае 1933-го.

Напомним, что первая книга «Поднятой целины» вышла в 1932-м, а третья книга «Тихого Дона» – в самом начале 1933-го. Островскому читали вслух всё написанное Шолоховым. Рукопись первого романа Островского редактировал заместитель главного редактора «Молодой гвардии» Марк Колосов – давний шолоховский знакомый: это у него в комнате, где проходили литературные занятия, Шолохов провёл многие часы в самом начале своей писательской карьеры. На фотокопиях рукописи «Как закалялась сталь» зафиксированы почерки девятнадцати человек: многочисленные литературные секретари, редакторы, помощники.

Роман попал под жёсткую цензурную переработку, особенно вторая книга: там вырезали многие фрагменты, касавшиеся Троцкого, убрали часть злободневных диспутов в комсомольской среде, выправили даже любовную линию. Островский, в отличие от Шолохова, элементарно не имел физических сил и соразмерного на тот момент влияния, чтобы отстоять свой роман, однако часть сокращений всё-таки сумел вернуть.

Сталин книгу прочитал и угадал её мощнейший мобилизационный ресурс. Молодой человек, отдавший юность, здоровье, по сути жизнь борьбе за социализм. Автор и герой в одном лице. Нашедший достаточно точную, убедительную форму для того, чтоб доказать читателям верность и продуманность своего выбора.

Помимо прочего, в романе были проговорены многие важные и с политической точки зрения необходимые Сталину вещи. У Островского комсомольцы совершили истинный трудовой подвиг: проложили в условиях холода, вручную, узкоколейку. Именно тогда Островский, как и Корчагин, надорвал здоровье, получив в числе прочего обморожение конечностей. Но самому подвигу предшествовали саботаж и прямое вредительство местных работников. Освещение этой темы было необходимо Сталину как для принятия ряда репрессивных решений – зачастую обоснованных, потому что вредительство тоже имело место, – так и для переноса ответственности за все ошибки с партии на иных виновников.

Корчагин ведёт безжалостную борьбу со всем, что тогда именовалось «мещанством»: отсутствием интереса огромного количества населения к построению социализма и необходимости ускоренной индустриализации. Судя по роману, Островский с религиозной страстью презирал плотский разврат, а заодно и фокстрот. Его герой произносит в романе то, что партия позволить себе не могла, но кто-то был должен это сказать; например: «Я не стану агитировать и митинговать, но мы должны со всей яростью обрушиться на разгильдяйство и расхлябанность. Старые рабочие прямо говорят: на хозяина работали лучше, на капиталиста работали исправнее, а теперь, когда мы сами стали хозяевами, этому нет оправдания».

Наконец, Островский – или его редакторы, – ввёл в роман как безусловных противников партии не только Троцкого, но и Каменева с Зиновьевым. Он настаивал, что поражение оппозиции произошло не в силу партийной подковёрной борьбы, а на низовом – демократическом! – уровне.

«Мы с большим удовлетворением отмечаем тот факт, что в нашей организации разгром сторонников Троцкого налицо. Они не могут пожаловаться, что им не дали высказаться, полностью изложить свои взгляды. Нет, вышло даже наоборот: свобода действий, которую они у нас получили, привела к целому ряду грубейших нарушений партийной дисциплины с их стороны.

Таля волновалась, прядь волос спадала на лицо и мешала говорить. Она рывком откинула голову назад:

– Мы слыхали здесь многих товарищей из районов, и все они говорили о тех методах, которыми пользовались троцкисты. Здесь, на конференции, они представлены в порядочном количестве. Районы сознательно дали им мандаты, чтобы ещё раз здесь, на городской партконференции, выслушать их. Не наша вина, если они мало выступают. Полный разгром в районах и в ячейках кое-чему научил их. Трудно сейчас вот с этой трибуны выступить и повторить то, что они говорили ещё вчера.

Из правого угла партера Талю прервал чей-то резкий голос:

– Мы ещё скажем».

Но если они ещё скажут – значит, партии придётся им ответить, так?

Настоящий культ Островского был создан стремительно, в течение одного года. В 1935 году его наградили орденом Ленина. Правительством СССР ему была подарена квартира в Москве на улице Горького. Роман начали переводить на иностранные языки – и хотя до шолоховского статуса Островский недотягивал, популярность его нарастала валообразно. Тогда же и пошли липкие сплетни, что роман за Островского написали редакторы: виданное ли дело, чтоб слепой человек выдал такой сильнейший по воздействию текст; наверняка не сам сочинил. Как и в шолоховском случае, возникли совершенно спонтанные имена мнимых авторов романа.

Тем не менее, если антишолоховская история имела возможность некоторое время развиваться и более или менее свободно циркулировать в литературных кругах – по крайней мере пока в «Правде» не опубликовали официальное заключение по поводу авторства, – то с Островским этого зазора не было: его стремительно определили как государственного писателя и любое посягательство на его имя воспринималось как антисоветская клевета.

К тому же Островский был неизлечимо, страшно болен – и обрушившийся на него успех был в глазах завистников, с позволения сказать, хотя бы простителен – в отличие от шолоховского.

Однако сходство биографической фактуры налицо.

В Сочи для семьи Островского по решению правительства Украины построили дом, и 16 мая 1936-го он туда переехал. Нарком тяжелой промышленности Орджоникидзе подарил ему легковую машину с прикреплённым водителем. К Островскому в гости потекли журналисты и делегации – как в станицу Вёшенскую. Навещали его не только рабочие, пионеры и комсомольцы, но и именитые коллеги по ремеслу: Александр Фадеев, поэты Борис Корнилов и Михаил Светлов. На дом к нему шла невероятная, многотомная почта. Но Островский особенно ждал шолоховского письма, шолоховского визита!