Господи, напугай, но не наказывай! - Махлис Леонид Семенович

Говорят, в Америке бытует давняя традиция — каждую весну дети горожан пишут письма своему конгрессмену с просьбой прислать бесплатно цветочную рассаду, и через несколько дней американские юннаты высевают у себя на подоконниках любимые растения. Наверное, у них тоже рассада была дефицитом, если доставать ее приходилось таким способом. К счастью, с рассадой у нас перебоев еще не было, а чернозем мы сами накапывали детскими лопатками в Стрыйском парке и в кошелках волокли в дом.

Кажется, первое настоящее изумление от чудес природы настигнет меня в 20 лет на Колыме, когда в моих руках заблагоухает кривоногий подберезовик ростом выше березки, «под» которой я его срезал.

ГДЕ ВЫХОД ИЗ ЭТОГО ИСХОДА?

Приближаются праздники.

Это когда начинается хаос предпраздничной уборки. Когда женщины, гремя скарбом и переругиваясь, моют балконные ящики с анютиными глазками, надраивают печной кафель до первозданного блеска, дышат на оконные стекла, полируют мастикой полы, выбивают ковры, ворочают мебель, и гоняют меня из комнаты в комнату.

Это когда тетя Маня приступает к деловым переговорам с тетей Розой и тетей Женей по поводу условий складчины.

Это когда по квартире разливается ванильный дурман от заварного крема к будущему «наполеону». Это когда все остальные запахи смешиваются с густым ароматом хвои. Хвойный дух — король запахов. Мы — евреи, но елка — это святое, это лучшее, что мы урвали для себя в рассеянии. Наша елка всегда самая большая и нарядная. Этого не отдадим.

Пока взрослые бесились, я прикипал к чуду техники — патефону. В отличие от современной электроники, патефоны никогда не ломались. Тетя Маня зорко следила, чтобы я не глотал корундовые иголки. Взрослые беззаботно танцевали под Утесова, Александровича, Поля Робсона и рассказывали бесконечные небылицы про Бернеса, Русланову, Лялю Черную. Был и свой патефонный самиздат «на костях»: «У самовара я и моя Маша» Они травили анекдоты, которые я не понимал. Сапожник дядя Бузя Карась, подвыпив, наряжался, гримировался, изображая Ленина, Сталина, Гитлера, черта, дьявола. Гости смеялись до слез, говорили, что он плохо кончит, при этом с опаской, сквозь слезы смеха поглядывали на детей. Народ не расставался с политическим кукишем в пустом кармане. Не помню, чтобы меня кто-либо инструктировал по части конспирации и партизанщины. В этом не было нужды. Должно быть, действительно существовала некая генная память, инстинкт «преджизни», который управлял моим поведением. Я просто знал, догадывался, что всюду опасность, и мне следует немедленно забыть и никогда не повторять все, что доносилось до моих ушей от взрослых. И Павлика Морозова (вопреки стараниям учителей) из меня не вышло.

О приближении еврейских праздников можно догадаться только по содержимому кошелок, которые я помогал таскать с Галицкого базара. Тетя и бабушка за неделю начинали суетиться, доставая живого карпа, копченую скумбрию, бланшированную горбушу, паюсную икру, консервированные крабы, рижские шпроты и прочие дары моря.

Приготовление гефилте фиш тетя Маня никому не доверяет: она — признанный авторитет.

— Карпа я уже купила — так это же кабан. — Отчитывалась она по телефону. Я готов был бесконечно долго простаивать возле таза, в котором «кабану» разрешали поплавать до наступления часа «Х» (рыба должна быть свежей!). Тетя Маня собственноручно умерщвляла рыбину скалкой. Обливаясь слезами, она натирает для рыбы и заливного поросенка (бабушка пассивно сопротивляется такой комбинации) хрен, который мог свалить лошадь. Мы — евреи. И забыть об этом нам никто никогда не позволит. Но чисто еврейские элементы праздничного меню привлекают меня куда меньше — они выполняют роль наглядного пособия к объяснениям бабушки. От унылых рассказов о своих братьях Леве, Давиде, Матвее и Моисее она переходит на древних евреев, за которыми зачем-то гналась конница какого-то фараона. Под началом Моисея (не бабушкиного брата, а древнего бородатого человека) они удрали и благополучно добрались до Израиля, но потом их и оттуда прогнали, и в итоге, вот мы оказались на улице Ивана Франка 97, а Асенька — на Страстном бульваре 10/34 в Москве. В ее рассказах проскакивали пугающие подробности, и я опасливо косился на высокую входную дверь со стальным распором от грабителей. Но тут же успокаивался, натыкаясь взглядом на стоящего у двери, как регулировщик движения на посту, золотокрылого ангела, которого «поляки бросили», убегая в свою Польшу. А чего они убежали? За ними тоже фараон гнался? С этими вопросами я сладко засыпаю, думая о том, где бы мы жили, если бы прежние жильцы не убежали и столь благородно не оставили нам такой просторной квартиры с видом на Стрыйский парк?

Без всякого энтузиазма я прикладывался к хомен-ташам — треугольным пирожкам с маком и медом, маце, фаршированной рыбе или печенью с неаппетитным названием «цигесе бобкес» (козьи шарики). Все эти блюда в товарном количестве пеклись, покупались, варились и раздавались благодарным соседям, а затем возвращались к нам в виде кулича, пасхи, крашеных яиц.

Во время какого-то праздника бабушка-большевичка привела меня в синагогу на Угольной. Запомнился только шум и множество нищих, бормотавших свои заклинания на непонятном языке. Случайно пробившийся вовнутрь солнечный луч обладал запахом и был осязаем. Голоса, движения, предметы — все было лишено не только гармонии, но и элементарного порядка. Хаос и неразбериха.

О смысле еврейских праздников бабушка рассказывала почему-то шепотом. Своими историями она вносила изрядную сумятицу в мои неокрепшие детские мозги. Возникали вопросы, на которые ответить не мог никто.

1. Почему шепотом?

2. Почему надо радоваться исходу каких-то древних евреев из какого-то мифического Египта, в то время, как слово еврей вообще не принято произносить на людях вслух?

3. Почему за пасхальным столом, уставленным вкуснятиной, полагается читать какую-то сказку, которую нельзя купить ни в одном книжном магазине?

4. Зачем нужен еще один праздник Освобождения от рабства? Ведь уже один имеется — 7 ноября, праздник освобождения мирового про-ле-та-ри-а-та. Правда, последнее слово тоже оставляло привкус неудовлетворенности и сомнения на предмет моей причастности к великому торжеству. Пролетарии — это такие люди, которые, в отличие от буржуев, пекутся не только о своем благе, но и о моем, хотя я их об этом вовсе не просил. Зато в этот день не надо было ходить в школу, а за праздничным столом никто не заставлял читать вслух «Краткий курс» или главы из «Капитала». Еще задолго до первого знакомства с историей Исхода, я узнал, что новая эра для всех нас наступила сравнительно недавно — еще не успели состариться непосредственные участники. Они ходят по школам, рассказывают о своих подвигах, публикуют воспоминания под общей редакцией ИМЭЛС. Слава этих дней, может, когда-нибудь и смолкнет, но пока она гремит.

Вопросы нарастали не по дням, а по часам. Совершенно сбила с толку новость о существовании еще и христианской Пасхи. Исход из Египта осчастливил одну часть евреев, воскресение Христа — другую. Взятие Зимнего — пролетарского Сиона — «осчастливило» все человечество. Русский фараон терроризировал пролетариев. Пролетарии в ответ сговорились, организовались, призвали своего пророка, который, как и Моисей, страдал дефектом речи, но не был таким закомплексованным и любил поговорить на людях (наверное, потому что у него не было брата с хорошей дикцией, вернее, сначала брат был, но потом его повесили). Он тоже любил возвышаться над толпой, но в отличие от Моисея, категорически отрицал существование Бога. Словом, голова шла кругом.

Но праздник есть праздник. Дядя Яша разливал в крохотные рюмочки кагор. Наливали и мне (несколько капель красного вина полезны для кровообращения). Когда все было разложено по тарелкам, раздавался звонок в дверь. Никто не верил в существование Ильи-пророка, но зато верили в ОБХСС и его апостолов — осведомителей. За дверью мог оказаться кто угодно — дворничиха, собирающая деньги на покупку коридорных лампочек взамен ею же украденных, соседка, возвращающая вчерашний долг, мой школьный товарищ, изведшийся от одиночества, участковый, пожелавший справиться о наличии прописки в паспорте гостя («Сонька с третьего этажа уже капнула»), водопроводчик, пришедший с единственной целью — наследить на свеженатертом паркете. Поэтому все домочадцы не сговариваясь хватали что ближе стоит и мчались на кухню, унося с собой символы достатка — от маслин до сливочного масла — все, что способно вызвать зависть у пролетариев, с которыми, как мы уже знаем, шутки плохи. Только когда на столе оставались селедка с картошкой, открывали певучую входную дверь, чтобы выдать рубль почтальонше.