В конце прогулки часа через два перед сном я рассказал Хрущеву об этом, он выругался и говорит: «Подумаешь, какие неженки, пусть не едят, лучше будет»…
После возвращения из Ханькоу на следующий день мы были у Мао и вели переговоры, в общем-то, по ряду партийных и государственных вопросов. Была выявлена общая точка зрения. Мао кое-что попросил у нас: по строительству, по специалистам и т. д. Условились, что СССР поможет [501].
Зашла речь и о Сталине. Товарищ Хрущёв высказал ряд сообщений, что тяжело было с ним работать, что его боялись, а поэтому многие вопросы тормозились и т. д. Мао согласился, что у нас был создан культ т. Сталина, что вредно отражалось на развитии. Но вместе с этим подчеркнул, что он был предан делу революции, марксизму-ленинизму. Я заметил, что <во> время празднования много было портретов Мао и Сталина [502].
Я как-то, когда уже мы поехали из Пекина в Маньчжурию, в вагоне спросил Ло Жуйцина: «А у вас как с культом личности, не проявляется?» Я не сказал, кого имею в виду. Ло ответил: «Нет у нас культа ничьей личности! У нас что Мао скажет, то мы и делаем». Вот так нет культа! Я не стал говорить больше на эту тему.
В конце пребывания в Пекине никакого приема не было устроено, встретились с Мао попросту, угостили нас зеленым чаем и попрощались, с расчетом, что мы побываем в ряде городов в направлении нашего Владивостока. Хрущев остался этим недоволен.
Поездом выехали из Пекина в Порт-Артур. Ехали поездом, мне показалось, долго, кушали по-прежнему китайские угощения, учились кушать двумя палочками макароны, но ничего не получилось, в то время как китайцы ухитрялись палочками вылавливать из супа рис, капусту, макароны. По дороге мы на большой остановке все вышли на перрон. <Ло Жуйцин> сказал китайцам, <чтобы> с перрона при нашем движении всех удалять, и лишь за заборами мы видели людей.
Когда мы вышли на перрон, то за забором я увидел русские лица. Подошел и спросил, откуда они, чувствуя, что русские. Они ответили: «Тверские». Затем ко мне подошли Хрущёв, Микоян и Булганин.
Начался разговор с русскими, и вдруг одна женщина говорит: «А который из вас Булганин-то?» Булганин смутился и говорит: «Я». Тогда женщина, обрадовавшись, говорит: «Милой, так мы с тобой ведь земляки, ты из деревни… (не помню название)». Булганин уже совсем покраснел. Хрущёв его всю дорогу разыгрывал в том, что у него нашлись эмигранты-родственники в Китае [503].
Вечером поздно прибыли в Порт-Артур и разместились в штабе армии. Кстати сказать, Штаб армии довольно плохо размещён, не могли как следует устроиться. Сразу начались уже капризы.
Когда вечером вышли на прогулку в районе штаба Булганин, Хрущёв, Микоян, за ними пошли охранники. Вдруг прибегает за мной охранник и говорит: «Зовут». Я быстро догнал их и подошёл.
Ко мне в повышенном тоне обратился Хрущёв: «Почему эти лоботрясы не дают нам свободно походить, а идут следом? Даже пукнуть не дают. Что за безобразие, наведите порядок!»
Я был удивлён такой тирадой, но спокойно говорю: «Они несут службу по охране вас, действуют на основании утвержденной инструкции, нарушений никаких не вижу». Он опять ко мне: «Переделайте инструкцию» и т. д.
Я ему отвечаю: «Пусть с приездом в Москву президиум ЦК рассмотрит этот вопрос и как решит, так и буду действовать, а сейчас надо оставить как есть, тем более находимся в чужой стране и городе». Тут вступился Анастас Иванович, этот разумный человек, и говорит: «Конечно, Серов прав», в общем, замял этот вопрос.
Поужинали и легли спать. Ночью часов около 2-х меня разбудил Столяров* и привёл в комнату к Хрущёву. Он стоял в трусах и ругался: кровать неудобная, спать не могу и т. д. «Сейчас вызывайте машины и поедем в город в гостиницу».
Я ему сказал, что «без уведомления китайцев нельзя это сделать, а китайские товарищи уехали ночевать и сказали, что прибудут утром». Он остался недоволен. Я связался с военными, и мне показали по соседству неплохой особняк, который я осмотрел и, вернувшись, сказал, чтобы собирались.
Мне ужасно не понравился этот каприз, причем без всяких оснований. Кровать как кровать, а бессонница оттого, что, видно, на ужине выпили коньяку и не мог уснуть. Вообще, мне это начинает не нравиться [504].
Когда приехали, всё было нормально. Кстати сказать, наши военные могли бы и сразу придумать этот вариант…
Из Порт-Артура мы подались в Мукден. По дороге сделали остановку в г. Аньшань, где с помощью СССР строился завод, и уже ряд цехов были закончены и работали по металлургическому прокату. Завод — громадный, десятки цехов. Наши специалисты стараются, работают хорошо, но и китайский «шагающий экскаватор» тоже трудится [505].
Мы про себя, не при китайцах, прозвали «шагающим экскаватором» китайцев, которые тысячами, нагрузивши плетёные корзины землёй в котловане для фундамента здания, шагают к месту свалки фунта. И нужно сказать, что если постоять 30–40 минут, то и при этом способе «механизации» дело спорится, заметно увеличивается котлован.
Осмотрели также город Мукден, но тут китайцы ничего примечательного не показали. И вообще, у меня сложилось впечатление, что встреча и проводы советской партийной правительственной делегации не были трогательными, искренними, откровенными. Дай Бог, чтобы я ошибся.
И мне кажется, всё это зависело от Мао, который не дал соответствующую команду, и мне показалось, что он, как заядлый сталинист, не считает наших руководителей достойными для замены Сталина. Может быть, он хотел видеть во главе делегации не Булганина-Хрущёва, а, скажем, Молотова, но мне так показалось.
Почему бы ему не проехаться с нашей делегацией в какой-либо город, почему бы не пригласить нашу делегацию к себе в гости, по-семейному, по-партийному. А все это проходило сухо, официально, безрадостно, в общем, мне всё это показалось неискренне, хотя всегда были улыбки во всё лицо. Ну ладно, поживём — увидим.
В Харбине мы тоже были недолго. В городе вышли посмотреть на р. Сунгари — это приток Амура. Красивая, хорошая, судоходная река. В городе много сохранилось вывесок русских торговцев, а ещё больше мастерских сапожных и портняжных с русскими вывесками вроде «Дамский портной парижских мод Василий Сидурин». Так же было много вывесок, особенно на сапожных мастерских, с армянскими фамилиями. В связи с этим разыгрывали А. И. Микояна…
Из Харбина выехали поездом. На пограничной станции распрощались с проводившими нас китайцами. И нас встретили секретарь крайкома, командующий Дальневосточным округом Малиновский, командир Военно-морским флотом Кузнецов и другие официальные лица.
Из Владивостока члены комиссии стали расплываться по своим делам, а товарищи Хрущев и Булганин поехали посмотреть морской бой (учения) в водах Японского моря, после чего вернулись в Москву.
1955. Отставка Маленкова
Встретили дружно 1955 год. Все прошло хорошо. Правда, на заседаниях президиума иногда имели место крупные разговоры, особенно между Хрущевым и Молотовым, Ворошиловым, Кагановичем по ряду даже непринципиальных вопросов. Хрущев хочет тот или иной вопрос решить побыстрее и по-своему, а те говорят: «Не торопись, давайте обдумаем, взвесим и тогда примем решение».
Начали руководящие товарищи, члены Политбюро, чаще бывать на заводах, выступать перед общественностью. Это хорошо. Но почему-то некоторым, и особенно Хрущеву, это не понравилось, и приняли решение ЦК — перед тем, как опубликовать свое выступление на заводе или в печати, надо показать всем членам президиума и только после этого опубликовывать или выступать. Это хорошее дело, если никто не будет возражать.
Случилось это после выступления председателя Совета Министров СССР Маленкова в Колонном зале на московском партактиве, где он сказал, что мы, правительство, будем стараться развивать промышленность, изготавливающую изделия широкого потребления для населения, но не добавил, что все же и при этом тяжелая индустрия будет развиваться преимущественно [506].
