Зову министра финансов, спрашиваю: “Ты-то что делаешь? Тратишь государственные деньги без тени сомнения? Тебе где-нибудь объясняли, как надо продукцию включать в товар, кто-нибудь тебя учил этому? Ты всё же министр финансов, пусть маленькой автономной республики, но министр как-никак!”
И тут он мне выдаёт историческую фразу: “Вообще-то лет пять назад какой-то разговор на эту тему был. Кто-то из Москвы приезжал, что-то нам тут рассказывал. Но мы ведь работаем и всё нормально”.
Вот тут у меня глаза и открылись. Лечу обратно, размышляю: в чём моя функция, моя роль? Я только составляю или подписываю бумажки, относительно которых этот или другой такой же “министр”, директор или бухгалтер скажет потом, что “вообще-то какой-то разговор был”. А дальше хочешь – выполняй, что на бумажке написано, не хочешь – не выполняй. Такая система меня не устраивала, она лишала мою жизнь всякого смысла и стимула».
Риск – дело благородное, а хорошо подготовленный экспромт – ещё и полезное
Заработная плата советских людей, как и цены, тогда планировалась сверху. Они были привязаны к количественным показателям: произведённым штукам, кубометрам, килограммам, освоенным гектарам. То есть во главу угла были поставлены объёмы выполненной работы, а не её эффективность или качество некого произведённого материального блага.
Щербаков В. И.: «С точки зрения механического и ручного труда такой подход был ещё как-то оправдан. Но с увеличением наукоёмкости производств и роли интеллектуальных вложений людей в конечный продукт всё более актуальным и сложным становился вопрос оценки умственного труда, его доли в конечном продукте. Пресловутая уравниловка демотивировала наиболее способных, одарённых специалистов, гасила любую инициативу.
В этой экономике Зазеркалья человек, чистящий на улице ботинки, значился госслужащим и получал 3 рубля, а врач-офтальмолог Фёдоров, возвращавший людям зрение, 60 копеек за операцию. У любого абсурда всё же должен быть предел. Ещё не зная, какие изменения нужны и как это сделать, необходимость перемен ощущали все.
Отражением общественных настроений стала популярная в народе присказка: “Они делают вид, что платят, мы делаем вид, что работаем”. Общественные фонды потребления – бесплатное жильё, медицина, образование, льготные путёвки в санатории и пионерские лагеря, мизерные расценки на услуги коммунальщиков, общественный транспорт и т. д. – стали чем-то обыденным, само собой разумеющимся. О том, что все эти блага формируются, в первую очередь, из недополученной работающими заработной платы, само массовое население благополучно не знало или не воспринимало. Все желали получать зарплату “как на Западе” и одновременно сохранить все фонды общественного потребления. Невозможность решить эту проблему в рамках действовавшей модели экономики мало кем понималась. Но то, что централизованно формируемые общественные фонды потребления появлялись не из воздуха, а за счёт изъятия государством прибавочного труда, понимали почти все, а то, что доступность к ним была избирательна и зачастую качество этих фондов посредственным, гасило трудовой энтузиазм масс. Получалось, что чем лучше человек работает, тем сильнее ощущает бессмысленность своих усилий, ведь качество жизни от этого не менялось. Сформировалось убеждение: “Нужен блат или высокое общественное положение чтобы получить доступ к потреблению из общественных фондов”. Получалось, что платят все, а потребляют только отдельные личности.
Государство тем временем к 1980-м годам самостоятельно перераспределяло уже более половины произведённого национального дохода. И не зарплата, и даже не позиция в советской табели о рангах в конечном счёте стали главным мерилом жизненного успеха, а связи, возможность “достать”, “заказать”, “договориться” и т. д.
Ещё одно крылатое выражение времен застоя: “В Советском Союзе есть всё, только на всех не хватает”. Оперирующая искусственными показателями, сверхцентрализованная и монополистичная командно-административная система создала параллельную реальность – полуофициальный мир распределения, в котором у людей появились специфические функции и цели, а у должностей – иной критерий привлекательности – неформальные возможности. Командировка в Москву сулила бонус в виде покупки сырокопчёной колбасы или других разносолов “к праздникам”. Запись к “тому самому” стоматологу гарантировала выход на завотделом какого-нибудь универмага, где можно было “достать”, условно говоря, импортный костюм, или на директора аптеки, где иногда “выбрасывали” дефицитные лекарства».
Работать с Ю.П. Баталиным Владимиру Ивановичу пришлось недолго. В декабре 1985 года Юрия Петровича назначили заместителем председателя Совета министров СССР. Вместо него руководить комитетом стал И. И. Гладкий. В 30 лет он, работая на Северодонецком химическом комбинате стал Героем Социалистического Труда и после этого начал делать профсоюзную карьеру, будучи избранным в 1970 году секретарём Украинского республиканского совета профсоюзов. В Госкомтруд Иван Иванович пришёл, поработав уже секретарём ВЦСПС.
Щербаков В. И.: «Гладкий – хороший мужик, но абсолютно не приспособленный для работы на занимаемом им месте. Став рано Героем Социалистического Труда, он был направлен на профсоюзную работу, после чего его стали продвигать наверх. Работая у нас, на все совещания и при походах к руководству он надевал Звезду Героя, чтобы на него не очень наезжали».
В 1986 году в Госкомитете началась работа над реформой заработной платы.
Щербаков В. И.: «Я сделал свою часть для машиностроения, радикально отличающуюся от той, что подготовил профильный отдел. В рамках возможностей общезаводского фонда оплаты труда я старался создать систему роста зарплаты в соответствии с ростом трудового вклада и профессионального мастерства как коллектива, так и индивидуального работника. По внутренним аппаратным правилам требовалось, чтобы каждый твой шаг согласовывался с функциональным отделом. Долго их убеждал, что главным звеном реформы оплаты является не увеличение размера тарифных ставок, а изменение механизма формирования зарплаты, создание гибких условий для зарабатывания денег по мере роста трудовых показателей. Именно в этих целях нужно вообще отказаться от твёрдых ставок и перейти к установлению вилки окладов. По мере роста зарабатываемого коллективом фонда оплаты труда появится и возможность системного роста основной части зарплаты. Убедить коллег не удалось. Тогда, чувствуя свою правоту, я решил разработать собственный документ, а разрабатывать проект на сформулированных коллегами критериях отказался. Они (статус которых в комитетской иерархии был выше) попробовали на меня наехать.
Меня курировал совершенно роскошный специалист, зампред Борис Николаевич Гаврилов. Когда-то он приезжал на АвтоВАЗ и КамАЗ, мы ещё там с ним встречались и вели долгие разговоры. Его я уважал как человека, но как командира в порученном мне деле не воспринимал. Он сам признавал, что его профессиональный опыт по сравнению с моим был несерьёзным. Впрочем, неповиновение, когда я уверен в своей правоте, у меня в характере. Я признаю право профессиональное, а административное право начальника только в определённых пределах.
Функциональные отделы курировал первый зампред Госкомтруда Леонид Алексеевич Костин (отец главы ВТБ Андрея Леонидовича Костина).
Леонид Алексеевич редко бывал на месте – он был доктором наук, профессором, автором многочисленных монографий и учебников, бывший работник ЦК КПСС, пользовался авторитетом в международных кругах, был представителем Правительства СССР, в Административном совете и Азиатском консультативном комитете Международной организации труда, поэтому занимался вопросами этой организации, подбором и работой наших специалистов в ней, возглавлял ежегодные делегации на Международных конференциях труда. Масса совещаний в ЦК КПСС, правительстве, выполнение представительских функций, научная работа… Ему было не до нас.
