Шолохов. Незаконный - Прилепин Захар

Представилась:

– Евгения Соломоновна.

Подала Шолохову руку.

– Пойдёмте, я покажу вам, как мы живём, – предложила. – Тут у нас павлины… Вот площадка для крокета. Играете?..

На даче у Ежова был собственный кинозал. Ковры, дорогая мебель, отличный бильярд. Многочисленная прислуга к приезду Шолохова уже накрыла стол.

Обсудив еще в машине дела, за столом вели светскую, ни к чему не обязывающую беседу.

У Шолохова отлегло от сердца: Сталина на все дела не хватит, но если Ежов будет за Евдокимовым присматривать – жизнь переменится.

За разговором развеселились. Шолохов рассказывал про охоту. Евгения Соломоновна то ужасалась, то хохотала.

Потом слушали пластинки. Потом сами пели. Ежов обладал безупречным слухом и прекрасным голосом. Если б учился – его бы ждала оперная карьера. Особенно любил песню «Чёрный ворон». Шолохов её, конечно, знал и тоже отлично исполнял.

Спели на двоих.

Ежов: «Чёрный во-орон… что ж ты вьё-ошься…» – и вдвоём, каждый о себе: «…над мое-ею головой…»

Евгения Соломоновна работала заместителем редактора журнала «СССР на стройке».

– Миша, не хотите опубликоваться у нас?

– Конечно, хочу, – тут же согласился Шолохов, глядя ей в глаза.

– Тогда ждём главу из нового романа. И вообще, заходите к нам в редакцию, товарищ Шолохов.

Она ему понравилась. Он понравился ей.

В конце февраля к Шолохову в станицу Вёшенскую явились знатные гости – председатель Ростовского облисполкома Пётр Иванович Муравьёв и второй секретарь Ростовского обкома ВКП(б) Борис Александрович Двинский. По должности Двинский являлся заместителем Евдокимова. Но по внутрипартийному статусу находился выше. С 1928-го по 1930-й он был помощником сталинского секретаря, затем, до 1937-го – заместителем заведующего Особым сектором ЦК ВКП(б). Особый сектор был, по сути, секретной разведкой партии. Двинский знал очень многое про очень многих и пользовался сталинским доверием. В партии его воспринимали как сталинского помощника по особым делам и щепетильным поручениям.

Депутат Верховного Совета, как Шолохов и Евдокимов, Двинский ещё и входил в особую тройку НКВД. Перевод его в Ростовский обком из Москвы был очень нехорошим звонком Евдокимову. Двинского отправили из Москвы, где работы у него и так был непочатый край, чтобы он в Ростове присмотрел за евдокимовскими делами. По образованию Двинский был в известном смысле шолоховским коллегой: в 1917-м закончил историко-филологический факультет Московского университета.

Гости остались у Шолохова на ночь.

Проговорили едва ли не до зари.

Визит их был следующим, после аудиенции у Ежова, сталинским ответом на шолоховское письмо.

С утра Луговой спросил одними глазами: чего, мол? С чем приехали гости?

Шолохов:

– Сев обсуждать. Совещание по севу собирай.

Луговой кивнул. Дело понятное. Сев.

Спустя месяц, в конце марта, был арестован начальник УНКВД Ростовской области Яков Абрамович Дейч. Оказалось – враг народа. До него ту же должность занимал, напомним, Моисей Аронович Каган – его арестовали вслед за Дейчем. До Кагана эту должность занимал Люшков. Он ещё был на свободе.

Шолоховское настроение пошло на лад.

С приездом Двинского он поверил: Евдокимову больше не дадут руки распускать. В марте писал давнему своему знакомому, революционеру, работающему теперь в Лондоне по торговой части, Николаю Петровичу Романову: «Слушай, почему ты едешь в отпуск в мае? А наше условие – погромить сазанов на Дону и Хопре? Или ты совсем покидаешь Лондон? Пора бы тебе оттуда скочевать, хватит, пожил!..»

«Если у тебя поездка на время отпуска, отложи его до августа, пожалуйста! А в августе, приехав в Ленинград или Погорелое, бери билеты на себя и Катю – с пересадкой в Москве – прямо до ст. Миллерово. От Миллерова довезу вас до Вёшек без билетов и, дав передохнуть денёк, – на Хопёр! Я ведь тебе когда-то уже говорил, какие там стерляди, сазаны, арбузы и пр., чем жив человек. К тому же глушь там такая, что сразу Лондон (память о нём) выветрится у тебя, и превратишься ты за короткий срок в “первобытного человека”. Ну, это ли не удовольствие? А запивать стерлядь и куропаток будем не каким-либо презренным джином или виски, а тем самым “соком кипучим, искромётным”, который некогда воспел известный дегустатор Александр Сергеевич», – это Шолохов напомнил пушкинские стихи «Приготовь же, Дон заветный, /Для наездников лихих / Сок кипучий, искромётный / Виноградников твоих…».

«До станицы Цимлянской – рукой подать, да, кстати, виноградари – казаки этой станицы – мои избиратели. Ты понимаешь, чёртушка, до чего это здорово? Нет, май неподходящий месяц. Для отпуска неподходящий: около Дона на 30 километров мошкара, рыба не ловится (сазан), охоты нет, арбузов, дынь – тоже».

«Посылаю образчик лесы. Купи свёрток (ярдов 60) такой, вощёной и потолще, да попрочнее невощёной. Чтобы держала сазана фунтов на 30–40. Захвати десятка два-три крючков среднего размера, но толстых в стебле», – в Советском Союзе таких крючков не было, всё железо шло на тракторы, станки и танки.

Слышно, что писал письмо с улыбкой!

Костенко ходил как по струночке теперь, а иных вёшенских деятелей и след простыл.

Дышать стало можно.

К рукописям вернулся: Гриша заждался там.

В Москву теперь приходилось ездить чаще. Сессии Верховного Совета не прогуляешь. Да и как не посмотреть на Малкина, Люшкова, Евдокимова? Как не проверить их самочувствие? Не схуднули они с лица, не поселилась ли у них в глазах тайная печаль?

…Увы, нет.

Выглядели все сыто, по-хозяйски.

Печалиться пока приходилось другим.

28 апреля 1938 года пропал 15-летний сын Андрея Платонова – Платон. Он был очень, не по годам, развитый парень. Красивый, очаровательный. Уже в 14 ему давали 19 – высокий вымахал, вёл себя ярко, порой даже дерзко. Позже признавался: «Я в 14 лет стал выпивать, курить и увлекаться женщинами». Сбегал из дома. В 1936 году получил условный срок за воровство.

Родители души в нём не чаяли.

Шолохов Платона знал – квартира у Платоновых была совсем маленькая и деться гостям от домашних было некуда. В присутствии Платона и спорили, и выпивали, а то и за стол сажали с собою.

Платонов несколько дней искал сына по всей Москве. 4 марта в дом пришли с обыском, выяснилось: Платон арестован. Ему предъявили участие в молодёжной фашистской организации, вербовку учащейся молодёжи в эту организацию и установление контактов с резидентом германской разведки Германом Пёрцгеном.

Корреспондент газеты «Франкфуртер альгемайне» Пёрцген жил в том же доме на Тверском бульваре, что и Платоновы. Однажды Платон Платонов и его товарищ Игорь Архипов (сын писателя Николая Архипова, настоящее имя – Моисей Лейзерович Бенштейн) написали Пёрцгену письмо, где сообщили, что знают некие государственные секреты, которые готовы выдать за оплату. Письмо передали горничной. Горничная отнесла письмо в НКВД.

На допросе Платон пояснил, что написал письмо в нетрезвом виде, в женском туалете бара на Тверской, под диктовку Игоря Архипова-Бенштейна. Андрей Платонов уверял впоследствии в письмах, направляемых в самые разные инстанции, что Платона «спаивали, одурманивали, провоцировали, разжигали в нём детское самолюбие и мальчишеское влечение к позе».

Игорь в их группе был ведущим. Вскоре после ареста он признался в намерении «заразить водохранилище гор. Москвы холерными и тифозными бациллами. Для исполнения этого предполагалась вербовка в организацию врача-бактериолога и устройство своего человека на фильтр». На первом этапе следствия всю эту информацию от семьи Платоновых скрывали.

Самого Платонова, несмотря на случавшиеся ранее неоднократные проработки в советской прессе и, более того, личную сталинскую критику, никто не трогал. Его литературная репутация никакого отношения к делу не имела.

Следствие велось, насколько это можно сказать применимо к той эпохе, всерьёз. Согласно материалам дела, следователи никогда не спрашивали Платона об отце и о его приятелях из литературного мира. Показания самого Платона позволяют считать их искренними: «На меня повлияли процессы правых троцкистов. Я в нашей печати читал отзывы иностранной прессы и воспринял эти отзывы с антисоветской точки зрения. Повлияли на меня также аресты многих людей».