Собрали всех сотрудников и красноармейцев, поблизости находившихся, и я начал речь: «Наши товарищи погибли от вражеской руки, честно выполняя свой долг перед Родиной по воссоединению украинского народа и присоединению исконно украинских земель к территории Советского Союза».
Только я это сказал, как со 2-го этажа дома, расположенного напротив, и из чердака этого дома открыли по нам пулеметный огонь. Мое счастье, что я стоял у дерева спиной, а лицом — к участникам похорон.
Пули обсыпали дерево, а я сразу прыгнул в могилу к убитому и крикнул: «Всем ложиться!» Через несколько минут огонь прекратился, было несколько человек ранено. Я распорядился зарыть могилы (продолжать митинг не решился), перевязать раненых, а сам с группой сотрудников и солдат пошел обыскивать дома, где были вооруженные поляки.
Следует отметить, что все участники так называемой «польской кампании» были не обстреляны, поэтому, когда посылал с обыском или для ареста выявленных руководителей борьбы, то действовали нерешительно.
В то же время, когда шел на операцию сам, то сотрудники совершенно по-другому себя вели. Не нужно было подталкивать, сами рвались вперед. Вот что значит — личный пример. Это большое воспитательное значение имеет.
При обыске мы задержали несколько человек, изъяли оружие, а кто стрелял, поляки так и не сказали. Днем снова повторилась стрельба по нашему дому из аптеки. Тогда я приказал открыть ответный огонь из крупнокалиберного пулемета, охранявшего наш дом.
Эффект получился хороший, побили все оконные переплеты, и из одного окна появился белый флаг. Когда пошли с обыском, оружие нашли, а стрелков снова не нашли. Тогда мы взяли молодых мужчин, находившихся в доме, а арестовали тех из них, кто не проживал в этом доме. В дальнейшем, в ходе следствия оказалось, что мы были правы.
Ночью произошла неприятная история. На противоположном конце улицы какой-то красноармеец открыл огонь из винтовки в нашу сторону. Находившаяся рота около нас ответила огнем в сторону, откуда послышался выстрел. Началась жаркая перестрелка.
Когда я выскочил на улицу, то слышалось сплошное шлепанье пуль о деревья и стены. Я забежал за угол и стоял минут 15, пока не утихла стрельба. Затем я пошел на тот конец улицы.
Солдаты и командиры были странно возбуждены. Несмотря на мои ромбы на петлицах, меня проверяли, освещали и т. д. Я командирам разъяснил, что нельзя паниковать и стрелять по своим. Сначала надо проверять перед тем, как давать команду к стрельбе.
Когда рассветало, в трех местах города началась опять ожесточенная стрельба, а около нашего дома загорелся костел. Я бросился туда, полагая, что наши нарочно подожгли.
Когда спросил у командира, он доложил, что утром из костела сверху открыли огонь по красноармейцам, которые ответным огнем подожгли костел.
Как я потом выяснил, и в других районах из костелов поляки открыли огонь, поэтому наши и ответили им.
Из костелов мы изъяли молодых гимназистов, которые на допросе показали, что оружие они подобрали у отходящих польских частей, что они «не согласны с оккупацией Польши русскими», поэтому будут бороться с нами.
Характерно отметить, что возраст их был 16–18 лет. Среди них были девушки. Нас называли «пся крев» (собачья кровь). Настроены исключительно враждебно [40].
Зачистка Львова
Днем в Тернополь приехали товарищи Хрущев, Тимошенко, Корниец. Встретились в доме губернатора. Я рассказал обстановку и проводимые мероприятия. Замечаний не было, а потом, к концу беседы, был довольно неприятный разговор с Хрущевым.
Тимошенко сказал, что НКВД забрали все автомашины, оставленные поляками. Я возразил, так как это была неправда. Хрущев поддержал Тимошенко.
Я сказал, что каждой опергруппе нужна автомашина для поездки на обыски, для арестов, для подвоза продуктов и т. д., так как из Киева опергруппа в 28 человек приехала с войсками, своих машин не было. Остались все при своем мнении, но осадок нехороший [41].
На следующий день я, проинструктировав начальников опергруппы, двинулся во Львов. Наши войска уже тоже подходили.
Около Львова создалась интересная ситуация. С западной стороны город окружили наши части, которыми командовал Голиков*. С восточной стороны находились гитлеровские войска [42].
Командование немецких войск обратилось к дивизионному генералу, поляку Лянгнеру*, оборонившему Львов, чтобы он сдал город немцам. Он ответил отказом.
Немцы прислали к нам своего парламентера, заявившего, что немцы уже почти заняли Львов, поэтому мы не должны туда вступать. Мы возразили. Все это показалось подозрительным.
К вечеру к нам вышел парламентер от Лянгнера, который сказал, что генерал решил на определенных условиях сдать Львов славянам, т. е. нам, а не немцам. Мы условились утром с Лянгнером встретиться в Винниках (предместье Львова).
Рано утром Военным советом округа было поручено товарищам Курочкину*, Яковлеву [43] и мне встретиться с генералом Лянгнером, который прибыл с двумя офицерами и машинисткой. Поздоровались. Оказался небольшой, но довольно суровый генерал.
Разговоры были короткие. Он нам рассказал, что немцы вынуждали сдать Львов им, но он решил твердо сдать русским. Изложил условия:
а) не открывать огня, дабы не губить народ;
б) дать свободу солдатам, геройски защищавшим Львов;
в) отпустить по домам офицеров, которые не будут воевать против русских.
Мы, в основном, приняли предложение с добавлением, что войска выйдут организованно за город и сложат оружие, чтобы его не растаскали. Строго прикажет офицерам, чтобы не было провокационных выстрелов. Лянгнер согласился с нашими добавлениями, и был тут же составлен документ в 2-х экземплярах.
К вечеру уже начали поляки выходить из города. Наши части рванули в город. Не обошлось без неприятностей.
При входе в город наши увидели поляков с оружием, открывали по ним огонь. Это объяснялось тем, что все-таки в ряде городов при занятии с поляками пришлось воевать. Ну, и тут начали.
Как правило, по всем улицам шла стрельба. В большинстве начинали наши. Но вместе с этим и поляки, огорченные занятием западных областей, были на нас озлоблены. Я видел много задержанных офицеров с оружием. Да и в последующие дни пришлось немало с ними повозиться.
К вечеру пришло указание из Москвы всех офицеров задержать и направить на сборные пункты на Украину. Пришлось срочно организовать эту работу.
К счастью, в последующем приехали офицеры из НКВД, которые и полностью занялись этой работой, кстати сказать, вопреки нашему договору с Лянгнером [44].
Лянгнера я разместил с денщиком в особняке и организовал охрану. В дальнейшем, когда убедился, что он не представляет никакого интереса для Советского Союза, и получил указание не чинить ему препятствий, он уехал в Румынию, и больше о нем я никогда не слышал [45].
Вот сколько я не замечал, при всяких ситуациях массой, а в военном деле — солдатами, овладевает «психоз» по какому-либо поводу. В частности, при занятии западных областей Украины с первых дней, особенно во время занятия Тернополя, овладел «психоз» в том, что поляки по нашим стреляют с крыш и из чердаков домов. И уже во всей дальнейшей операции по овладению городом этот «психоз» преследовал всех.
Не обошлось без этого и при занятии Львова, хотя никаких оснований к этому не было (кроме крайне редких случаев, когда отдельные фанатики все же пытались обстреливать).
В первую ночь во Львове я с группой сотрудников остановился в гостинице «Астория», напротив которой была небольшая площадь. На площади стояли наши танки и бронетранспортеры. С вечера я обошел танкистов, поговорил, все было спокойно. В городе слышны были редкие выстрелы.
