По линии духовенства католический епископ Миндсенти* здорово поработал, и, видя свою вину перед народной властью, бежал в американское посольство в Будапеште и там сидит [598].
В большинстве же комитатов (областей) власть стали быстро восстанавливать. В комитате Мишколич, бывший секретарь обкома компартии, возглавил контрреволюционеров, сагитировал зенитный артиллерийский полк на свою сторону, расставил орудия вокруг города и никого не пускает.
Я приказал начальнику оперативной группы послать к нему парламентеров и предупредить, что если он будет стрелять по войскам Советской Армии, которые через день придут в город, то тем самым вызовет кровопролитие, за что несет только он один полную ответственность.
Он ответил, что один решить этот вопрос не может, посоветуется с остальными членами ревкома. В общем, подлец перетрусил и хочет втянуть в эту авантюру других.
На следующий день я приказал, чтобы опергруппа под прикрытием батальона вышла в город. При подходе наших было сделано несколько выстрелов из пушек, но наши не ответили на эту провокацию и вошли в город.
Председатель революционного правительства т. Мюнних и секретарь партии т. Кадар прибыли и находились со своими товарищами в городе Сольнок около штаба Конева. Я созвонился с Коневым и сказал, что прилечу к ним [599].
Утром меня на аэродроме встретили и повезли в штаб. Вокруг штаба десятки танков, машин, в общем, столпотворение. Когда мы поговорили с Иваном Степановичем, я ему говорю: «Позови руководителей. Я с ними тоже хочу поговорить».
Когда все сошлись, я проинформировал, что Надь и свора сидят в Югославском посольстве, в комитатах начинает устанавливаться порядок, что в районе Корвин все еще повстанцы сопротивляются, поэтому наши вынуждены обстреливать, и ряд домов пострадал от артснарядов и пожара.
Я высказал пожелание, чтобы в городе появились товарищи Кадар и Мюнних и наводили бы порядок. Затем условились, что мы с Коневым будем уже завтра там, а через пару дней приедут товарищи Мюнних и Кадар.
Утром мне от Ивана Степановича принесли комбинезон танкиста, шлем, рукавицы и т. д. Я был удивлен, потому что представлял себе, что 70 км мы за 2 часа одолеем и будем в городе. Но маршал решил все это сделать по-военному. Но я кроме шлема ничего не надел и вышел. Смотрю, Иван Степанович в полном облачении. Сели мы в танки и поехали «со всеми мерами предосторожности».
Скорость танка, да еще и тяжелого, маленькая. Отъехав 20 км, я остановился. Подошел к танку, где задраенный сидел Иван Степанович, и говорю: «Давай пересядем в плавающие танки-амфибии, у которых скорость 40 км, или отпусти меня, я один уеду на „Газике“». Тот ни в какую: «Поедем вместе в штаб Лащенко». Но, правда, пересел в плавающий танк.
Добрались через два с лишним часа в штаб Лащенко (командир корпуса). Там маршал стал слушать доклады командиров частей. Я немного посидел и пошел в соседнюю комнату послушать своих начальников, которые там были (начальник особого отдела и начальник опергруппы).
Через полчаса слышу в соседней комнате Ивана Степановича, страшный крик, шум, ругань: «Расстреляю!» и т. д. Я подумал, что-нибудь случилось страшное.
Захожу в комнату, там стоит генерал-майор в ушанке, причем одно ухо приспущено. А Иван Степанович его распекает и, обращаясь ко мне, говорит: «Ты погляди, Иван Александрович, на этого подлеца. Это называется начальник штаба корпуса». Тот стоит ни жив ни мертв. Ну, я, чтобы смягчить все это, сказал Ивану Степановичу, что у меня есть к нему дело, и он выгнал генерала.
Я ему говорю: «Иван Степанович, зачем ты так шумишь, ведь это генерал, а ты маршал. Тебе не к лицу это делать». В общем, успокоил его. Хотя и не ожидал с его стороны таких действий. Он как-то смутился и все время меня уверял, что этот генерал разгильдяй, в такое время нельзя так себя вести и т. д.
Затем я ушел, так как доложили, что приехал генерал Сладкевич и просится доложить. Оказывается, когда я уехал из Будапешта, поутру около посольства стоял Сладкевич в гражданском обмундировании, и к нему обратился венгр с портфелем в руках, спрашивал, где расположено Югославское посольство.
Сладкевич смекнул, что лучше сказать об этом венгре кому-нибудь из сотрудников КГБ, и позвал к себе сотрудника, ответив венгру, что вот товарищ вам расскажет. А сам моргнул, чтобы тот повнимательнее разобрался. Когда венгра пригласили в комнату посольства, то оказалось, что на ловца и зверь бежит.
Оказалось, что этот венгр — начальник главного управления полиции Копачи, который по указанию Имре Надя раздавал оружие повстанцам. У Копачи в портфеле были золотые вещи и деньги на большую сумму, поддельные документы и т. д. Тут же он был арестован, и на <нрзб> Сладкевич узнал, где я, и привез его ко мне. Я поблагодарил за хорошую работу, а сам стал допрашивать Копачи [600].
После допроса я пришел к Ивану Степановичу <Коневу> и говорю: «Ну, давай поедем в Будапешт, все-таки там основные дела делаются, а не здесь, в 20 км от города». Он начал тянуть, что выедем попозже и т. д.
Ну, я пошел в соседнюю комнату писать суточное донесение в ЦК о положении дел и в том числе о Копачи [601].
Когда я заканчивал донесение, вдруг раздался стук в дверь. Так как частенько по ошибке в дверь ко мне стучали, когда я писал, то я не отпер, думал, что вновь ошиблись. Затем повторился настойчивый громкий стук. Я спросил, кто.
Слышу голос Ивана Степановича. Я подошел, отпер. Он сразу взволнованно говорит: «Ты что, пишешь в ЦК?» Я спокойно отвечаю, ничего не подозревая: «Да, в ЦК». «На меня?» Только тогда я понял его волнение и резкий стук в дверь.
Я спокойно ему сказал, что я в жизни кляузами не занимался и тебе не советую. Тогда он спросил: «А что пишешь?» Тогда уже меня задел за живое его вопрос, так как получилось, что он мне не поверил. Я спокойно и решительно ему сказал: «Как только закончу, я зайду и покажу тебе, о чем написал. Сейчас иди и выпей стакан воды». Он ушел.
Вот ведь как может случиться у мнительных людей, сперва подозревают, а потом начинают мучиться. Он, говорят, и на войне всех подозревал в шпионаже.
Когда я закончил донесение в ЦК за своей подписью, зашел к Коневу, подал бумагу и говорю: «Читай или я тебе сам прочитаю». Он начал искать очки, но потом говорит: «Прочитай сам». Когда я читал, он все поддакивал: «Правильно, здорово» и т. д.
Когда я закончил, он говорит: «Давай и я ниже подпишусь». Я указал перстом на место выше моей подписи и говорю: «Пиши». Он с удовольствием подписался. Я поглядел на него и говорю: «Вопросы есть?» Он схватил за руку и давай жать, говоря: «Молодец, Иван Александрович!»
В общем, затянул выезд в город, и мы вечером не уехали в Будапешт. Я подумал, что завтра я уеду один. Но утром он тоже собрался, и мы поехали.
По дороге я уже увидел, что мы едем не в город, а в сторону, и через несколько минут мы въехали в штаб группы войск (бывшее Суворовское училище), и тут меня обманули.
Ну, я немного посидел у них, перекусил, взял машину и поехал в Будапешт один. Впереди шел сопровождающий «газик» с солдатами.
Подъехал к мосту р. Дуная, получился какой-то затор. Стояло несколько наших машин, никто в тоннель не хотел въезжать, так как якобы с той стороны тоннеля стреляют.
Я послал солдат на «газике» на ту сторону тоннеля и приказал, чтобы они осмотрели все и доложили. Когда они вернулись, то доложили, что ничего не было, но много валяется стреляных гильз.
Мы двинулись дальше. Проехали тоннель и выехали на мост через р. Дунай. Как только с моста мы свернули по набережной к президентскому дворцу, с противоположной стороны площади по нам повстанцы открыли пулеметный огонь.
Я выскочил и спрятался за колеса «газика». Когда утихла стрельба, я водителю приказал сесть на мое место, а сам вскочил за руль и полным газом проскочил площадь в <нрзб>. Слышал несколько выстрелов, но удачно, ни одна пуля в нас не попала.
