Россия в концлагере - Солоневич Иван Лукьянович

Ознакомительная версия. Доступно 32 страниц из 160

СМЕРТЕЛЬНЫЙ ГАЗ

Последние десятки километров. Все ближе.

Как раз перед границей пошли крупные хвойные леса. загроможденные буреломом. Стволы, сучья, пни, кустарник, молодая поросль – все это делало путь очень трудным. То ползком под упавшими деревьями, то обходя, то перелезая через баррикады наваленных стволов, я медленно двигался вперед, будучи в таком лесу в безопасности, но рискуя сломать ногу в любой момент.

Беда пришла совсем неожиданно. Перебираясь через кучу поваленных бурей стволов, я почувствовал, что гнилое дерево поддается под ногой, и качнувшись в сторону, ударился боком о ствол сосенки. Внезапно из кармана раздался хруст раздавленного стекла.

Молнией мелькнула мысль – бутылка хлор-пикрина. Боже мой! Меня начинает обливать та жидкость, быть около которой можно только в противогазе. Через несколько секунд ядовитый газ охватит меня своим зловещим объятием. Два-три вздоха, обморок, и через минуту-две – смерть. И это в диком лесу, когда я в плаще, связанном снаряжением.

Я отчаянным вдохом захватил в легкие запас воздуха, мгновенно отстегнул и отбросил назад спинную сумку отрывая пуговицы, сорвал с себя злополучный плащ и рванулся вперед с колотящимся сердцем и разрывающимися легкими.

Как я не сломал себе ног в своих безумных прыжках через бурелом – не могу понять. Помню только, как в полуобмороке я бросился на землю метрах в тридцати, задыхаясь и хватая воздух открытым ртом.

Эта быстрота бегства да еще плотность брезента плаща, не позволившая жидкости смочить платье, спасли меня.

Отдышавшись, я выбрал длинную жердь и осторожно стал подкрадываться к своим вещам, заходя со стороны ветра. Увидев плащ, я опять задержал воздух в легких, подбежал к нему, зацепил жердью, забросил на ствол поваленного дерева и убежал. Через пять минут я таким же способом перевернул его так, чтобы хлор-пикрин вылился из кармана, потом выудил сумку и провел целую ночь без плаща, дрожа от сырого холода болотного леса.

Почти весь следующий день я не рискнул одеть плащ и тащил его за собой на веревке. Только к вечеру, проветрив его на ветру и солнышке, я смог одеть его. И вот теперь этот плащ, едва не ставший для меня саваном, со мной. И когда пережитое кажется сном, я разворачивая его с изнанки, осматриваю пятно от ядовитой жидкости и с понятной гордостью вглядываюсь в слова казенного штампа «Свирьлаг ОГПУ».

ГРАНИЦА

Не могу сказать, когда я перешел границу. Просек пришлось пересекать много. На каждой из них таились опасности, и мне не было времени вглядываться, имеются ли на них пограничные столбы, расставленные на километр друг от друга. Но все-таки стали замечаться признаки чего-то нового. Вот, через болото осушительные канавы. Их раньше не было. Но разве эти канавы не могли быть прокопаны на каком-нибудь «образцовом совхозе ОГПУ»?

Вот на тропинке отрывок газеты. Язык незнакомый. Финский? Но ведь, может быть, это советская газета, изданная в Петрозаводске, и на карельском языке. Вот, вдали небольшое стадо овец. Можно ли сказать с уверенностью, что это финское хозяйство только потому, что в Карелии я нигде не видал ни одной овцы?

Или вот, старая коробка от папирос с финской маркой. Но разве не мог пройти здесь советский пограничник, куря контрабандные папиросы? Словом, я не знал точно, где я нахожусь и решил идти вперед до тех пор, пока есть силы и продовольствие и пока я не получу бесспорных сведений, что я уже в Финляндии.

Помню, свою последнюю ночь в лесу я провел совсем без сна, настолько были напряжены нервы. Близился момент, которого я так страстно ждал столько лет!

СПАСЕН

К вечеру следующего дня, пересекая узел проселочных дорог, я наткнулся на финского пограничника. Момент, когда я ясно увидел его нерусскую военную форму, был для меня одним из счастливейших в моей жизни.

Я радостно бросился вперед, совсем забыв, что представляю отнюдь не внушающую доверия картину: рослый парень с измученном, обросшим бородой лицом в набухшем и измятом плаще, обвешанный сумками, с толстенной палкой в руке. Не мудрено, что пограничник не понял изъявления моего дружелюбия и ощетинился своей винтовкой. Маленький и щуплый, он все пытался сперва словами, а потом движениями винтовки заставить меня поднять руки вверх. Славный парень! Он, вероятно и до сих пор не понимает, почему я и не подумал выполнить его распоряжение и весело смеялся, глядя на его суетливо угрожающую винтовку. Наконец, он стал стрелять вверх, и через полчаса я уже шел, окруженный солдатами и крестьянам в финскую деревню. Боже мой, как легко было на душе!

СРЕДИ ЛЮДЕЙ

Я не верил в то, что Финляндия может меня выдать по требованию советской власти. Я ведь не бандит, не убийца и не вор. Я политический эмигрант, ищущий покровительства в стране, где есть свобода и право.

Но я ожидал недоверия, тюрем, допросов, этапов – всего того, к чему я так привык в СССР. И я верил, что все это неизбежные, но последние испытания в моей жизни.

В маленькой чистенькой деревушке меня отвели в баню, где я с громадным наслаждением разгрузился, вымылся и стал ждать очередных событий. Многого я ждал, но того, что со мной произошло, я никак не мог ожидать.

В раздевалку бани вошел какой-то благодушный финн, потрепал меня по плечу, весело улыбнулся и пригласил жестом за собой.

«В тюрьму переводят. Но почему без вещей?» – мелькнуло у меня в голове.

На веранде уютного домика начальника охраны уже стоял накрытый стол, и мои голодные глаза сразу же заметили, как много вкусного на этом столе. А последние дни я шел уже на половинном пайке, пайке беглеца. Я отвернулся и вздохнул.

К моему искреннему удивлению меня провели именно к этому столу и любезно пригласили сесть. Хозяйка дома, говорившая по-русски, принялась угощать меня невиданно вкусными вещами. За столом сидело несколько мужчин, дам и детей. Все улыбались мне, пожимали руку, говорили непонятные уму, но также понятные сердцу ласковые слова, и никто не намекнул ни интонацией, ни движением, что я арестант, неизвестный подозрительный беглец, может быть, преступник. Все это хорошее человеческое отношение, все это внимание, тепло и ласка потрясли меня. Какой контраст с тем, к чему я привык там, в СССР, где homo homini lupus est.

А вот здесь я – человек вне закона, нарушивший неприкосновенность чужой границы, подозрительный незнакомец с опухшим, исцарапанным лицом, в рваном платье – я вот нахожусь не в тюрьме под охраной штыков, а в доме начальника охраны, среди его семьи. Я для них прежде всего – человек.

Потрясенный этими мыслями и растроганный атмосферой внимания и ласки, я почувствовал всем сердцем, что я действительно попал в иной мир, не только географически и политически отличающийся от советского, но и духовно диаметрально противоположный – мир человечности и покоя. Хорошо, что мои очки не дали хозяевам заметить влажность моих глаз. Как бы смог я объяснить им это чувство растроганного сердца, отогревающегося от своего ожесточения в этой атмосфере ласки?

За непринужденной веселой беседой, охотно отвечая на все вопросы любознательных хозяев, я скоро совсем перестал чувствовать себя загнанным зверем, беглецом и преступником и впервые за много-много лет почувствовал себя человеком, находящимся среди людей.

Какие чудесно радостные понятия – человечность и свобода, и как беспросветна и горька жизнь тех, чей путь перестал освещаться сиянием этих великих маяков человечества.

…К концу вечера после обеда, показавшегося мне необыкновенно вкусным, моя милая хозяйка с сердечной настойчивостью предлагала мне уже пятую чашку кофе. Заметив, что я немного стесняюсь, она, наклонившись ко мне, неожиданно тихо и ласково спросила.

– Пейте, голубчик. Ведь вы, вероятно, давно уже не пили кофе с булочками?

– Четырнадцать лет. – ответил я.

Ознакомительная версия. Доступно 32 страниц из 160