Безбилетный пассажир - Данелия Георгий Николаевич

— Иди сюда! Кинь.

Рука фраера считается счастливой. Я кинул — вышло шесть и шесть. И дальше мне везло. В тот день мы выиграли кучу денег, но мне он дал всего рубль на стакан семечек: «Деньги портят людей».

На следующий день утром слышу крик:

— Гия!

Выглянул — стоит Карло:

— Пошли купаться! — и подмигнул. Конспиратор!

Я поскорее выбежал из дома, чтобы наши не увидели, с кем я дружу. И мы пошли на Куру — кидать кости…

Так я ходил с Карло на берег Куры несколько дней.

Мне везло, семечками я был обеспечен. Но мне все это совсем не нравилось. Страшно с блатными, да и противно: они играли на всё. Так, раз при мне один проиграл собственное ухо, достал финку, отрезал его и кинул. А другой проиграл сестру. Не знаю, отдал он ее выигравшему или нет, — ни тот, ни другой больше не появлялись. И еще я очень боялся заразиться от ростовского вора Целки: он болел гнойным сифилисом, и у него была дыра вместо носа. (В Тбилиси и своих блатных хватало, а во время войны понаехали и воры из Одессы, Ростова, Киева и других оккупированных городов.)

А на третий день там появился и мой враг Пипин Короткий. (Блатные его выкупили из тюрьмы.) Он со свитой шел по берегу в нашу сторону. Я хотел смотаться, но Карло не пустил меня: «Не дрыгайся. Играй». (Он знал про папину шапку.) Когда Пипин подошел, Карло сказал: «Не трогай пацана, Пипин. Он со мной». И Пипин, сказал, что он не знал, что я человек Карло. И даже пожал мне руку… (Карло был, наверно, намного главнее Пипина Короткого.)

А на следующую зиму я спокойно ходил в школу в папиной шапке мимо блатных у Верийского базара и никто меня не трогал.

И в Москве я в этой шапке ходил и в школу, и на каток, и в институт, и в ГИПРОГОР, и на «Мосфильм». И если бы не эти хулиганы-медведи, носил бы ее до сих пор.

Между прочим. В тот же день, когда я встретил Пипина, кто-то увидел, что недалеко от берега течение несет тело утопленника. Блатные вытащили синее, распухшее тело на берег и стали выбивать золотые зубы, ударяя камнем по разложившимся губам… Я спать не мог — мне все снился этот утопленник.

После этого везти мне перестало, и Карло больше меня не звал. А тут и купальня открылась.

Последний раз Карло я видел в апреле сорок второго, когда мы с Шуриком Муратовым (уже после его возвращения из Ирана) помогали его отцу строить дом. Дом отец Шурика строил на краю оврага. Мы услышали выстрелы, побежали смотреть — по другой стороне оврага бежал Карло, за ним — двое, кричат: «Стой!» — и стреляют. Карло захромал и упал. Преследователи подошли, взяли Карло за ноги и потащили…

Когда мы шли от острова Жохова, ударили морозы и «Леваневского» затерло во льдах. К нам на подмогу с острова Врангеля вышел ледокол «Сталин» — его почему-то забыли переименовать. Пока он шел, у нас кончился хлеб и почти кончилась пресная вода, — осталось только на питье, а для всего остального (постирать, побриться) использовали морскую, соленую. Умываться соленой водой еще ничего, бриться хуже — порежешься, потом порез долго не заживает. Мы хотели отпустить бороды, но Конецкий сказал, что нельзя: появиться в кают-компании небритым — проявить неуважение к капитану.

Делать было нечего, и помполит (помощник капитана по политическому воспитанию, главный идеолог на корабле) устроил нам творческую встречу с матросами и попросил нас рассказать, как делается кино. Мы рассказали.

— Вопросы есть? — спросил помполит.

Пауза. Потом поднялся молоденький матрос:

— Простите, если я правильно понял, то сценарист написал сценарий, оператор снял это на пленку, художник построил декорации, композитор написал музыку, актеры сыграли, директор отвечает за деньги. Так?

— Так.

— Тогда такой вопрос — а что делает режиссер?

Мы стали объяснять, запутались… И матросы поняли, что режиссер — как помполит на корабле: должность большая, зарплата высокая, а делать нечего.

Чтобы разрядить обстановку, помполит попросил рассказать, о чем будет наш фильм. Я рассказал.

— Ну как, нравится?

— Нравится, — вяло похвалили матросы. — Но лучше бы сняли про красивых женщин, рестораны с музыкой и пляж в Сочи…

Вечером к нам в каюту зашел старпом Геннадий Бородулин, с которым мы за время плавания подружились. Хотя на корабле был сухой закон, он его нарушил и принес бутылку спирта. Выпили. Бородулин сказал, чтобы мы не расстраивались:

— Ребят можно понять. Четвертый месяц в море. А сюжет у вас нормальный. Вот только женщины нет.

— Как нет? А Мария?

— Мать сына боцмана? Не то — она в возрасте. Надо молодую, красивую.

— Не обязательно…

— Давай проверим.

Бородулин повел нас в радиорубку и попросил радиста связать его с «Новой Сибирью»:

— Новая Сибирь, Новая Сибирь, я Леваневский, — начал вызывать Комаров в микрофон. — Как слышите? Прием.

— Я Новая Сибирь. Слышу вас, Леваневский, прием.

Комаров передал микрофон Бородулину.

— Новая Сибирь, у нас на борту Тимофеева. Она просит подтвердить условия. Как понял? Прием, — сказал Бородулин.

— Ничего не понял. Какая Тимофеева?

— Лидия Петровна, сорок первого года рождения (в то время 21 год), выпускница кулинарного техникума. Следует по вашему запросу к вам на станцию помощником повара. Просит подтвердить двойной оклад, полярные и трехмесячный отпуск. Прием!

— Что-то путаете вы и ваша Тимофеева. Мы никаких запросов никому не посылали. Конец связи.

— И что мы проверили? — спросил я.

— Это только конец первого акта, — сказал Бородулин. — Антракт.

Антракт был недолгим.

— Леваневский, Леваневский, я остров Беннет! Как слышите, прием? — заговорила рация.

— Вас слышу, прием.

— Ошибка в предписании! Помощника повара запрашивали мы! Как поняли, прием!

— Леваневский, я Новая Сибирь! На связи начальник станции. Товарищ, который с вами говорил, не курсе, он гидролог. Беннет врет! Тимофееву мы вызывали! Как поняли, прием?

— Леваневский, я Айон! Как слышишь, я Айон!

— Слышу тебя, Айон.

— Соедини с Тимофеевой.

— Что я тебе, телефонистка?

— Тогда срочно сообщи — Айон предлагает ей должность помощника повара и фельдшером по совместительству! Как понял, прием!

— Айон, я Новая Сибирь. Какого хера ты лезешь! Мы человека вызывали, он к нам едет! Мы ему двойной оклад даем!

— Леваневский, я Беннет. Скажи Тимофеевой, берем ее шеф-поваром и заместителем начальника станции. С оплатой годичного отпуска!

— Беннет, что ты несешь, твою мать! Какой замнач? Вас там всего двое!

— Ну как, — спросил нас Бородулин, — достаточно? Или продолжим радиопостановку?

— Достаточно, — сказал Конецкий. — У меня был в первом варианте подобный эпизод.

— Тогда финальный монолог. — И в микрофон: — Айон, Сибирь, Беннет! Довожу до вашего сведения: только что получена радиограмма. Начальник Главсевморпути товарищ Афанасьев предлагает Тимофеевой должность своего первого заместителя и по совместительству — директора столовой. С полной оплатой бессрочного отпуска. Тимофеева берет тайм-аут для принятия окончательного решения. Конец связи. Отключайся, — сказал Бородулин радисту.

И тут действительно пришла радиограмма: «Режиссерам Георгию Данелия и Игорю Таланкину. В связи с возможной поездкой на фестиваль в Акапулько срочно прибыть в Москву. Директор Мосфильма».

Через три дня пришел «Сталин», вызволил нас изо льдов, и «Леваневский» пошел домой — в порт приписки Мурманск. Спасибо товарищу «Сталину»!

Чтобы мы с Таланкиным быстрее добрались до Москвы, Конецкий попросил капитана высадить нас на Диксоне.

В порту Диксона мы выяснили, что ближайший самолет на Москву будет только завтра. Заказали билеты и отправились ночевать в памятную мне гостиницу (пока мы изучали Арктику, доски в сортире прибили). В гостинице, кроме нас, были еще два человека, полярник и матрос. Навигация кончалась, а вместе с ней и сухой закон, и они угощали нас портвейном «Солнцедар» (других напитков на Диксон не завезли).