Ознакомительная версия. Доступно 74 страниц из 367
Это соотношение вызвало недовольство многих белых американских солдат, служивших вместе с чернокожими. Иден пытался убедить Эйзенхауэра остановить приток чернокожих солдат, но не потому, что правительство Великобритании или британцы были расистами, а потому, что белые американцы постоянно избивали черных американцев на лондонских улицах. А учитывая дефицит жилья в Лондоне, разместить отдельно черных и белых американцев не представлялось возможным. Эйзенхауэр всего лишь выполнял приказ вышестоящего начальства: «по возможности предоставить неграм отдельное место проживания», но во всех остальных отношениях с ними следовало обращаться как с белыми солдатами. Но на самом деле это было не так. Белые и черные американские солдаты питались раздельно. Из Америки в штаб приехали чернокожие американки для работы в столовых Красного Креста, обслуживавших черных. Британцы по большей части относились с большей симпатией к черным, чем к белым американцам, особенно это касалось офицеров (все офицеры были белыми), многие из которых отказывались обедать в ресторанах, где обслуживали черные. Британские крестьяне особенно хорошо относились к черным.
Один владелец паба, возмущенный поведением белых американцев, вывесил в окне паба табличку: «Вход только для британцев и цветных американцев». Но в Лондоне, чтобы угодить американцам (у которых водились деньги), многие рестораны закрыли двери для черных аме риканцев, невольно закрыв двери и для британцев. Слух о том, что черного служащего из министерства по делам колоний отказались обслуживать в его любимом ресторане, после жалобы американских офицеров владельцу дошел до правительства, и Черчилль, узнав об инциденте, сказал: «Ничего бы не случилось, если бы он принес банджо, тогда бы они подумали, что он из оркестра» [1419].
Что-то другое, а не точное исследование повлияло на мнение Черчилля обо всех народах, кроме англоговорящих. Он, вместе с западной прессой и большей частью англоязычного мира, разделял снисходительное отношение к людям не англосаксонского происхождения. Черчиллевские записки, его замечания за обеденным столом, даже его публичные выступления насыщены ссылками на «япошек», «макаронников», «лягушатников» и «гуннов», зачастую в сочетании с такими прилагательными, как «грязные», «мерзкие», «отвратительные», «противные». Его друзья, члены семьи и коллеги тоже не стеснялись в выражениях; дневниковые записи сэра Александра Кадогана пестрят ксенофобскими шуточками с унизительными ссылками на людей всех национальностей, кроме англичан, – и это постоянный заместитель министра иностранных дел Великобритании, который во время войны отвечал за юридические нюансы и точность формулировок в юридических документах, включая Атлантическую хартию. Кадоган считал славян «беднягами», иракцев «мерзкими», японцев «обезьянами». Человек прогрессивных взглядов, обычно вежливый Гарольд Николсон, который в разговорах о Японии называл жителей этой страны японцами, после того как японцы начали наносить поражения британцам в Азии, стал называть их «обезьянами». Лорд Червелл ненавидел евреев. Даже Клементина вела себя не лучше. В конце 1941 года в письме Уинстону, который находился в то время на борту линкора «Герцог Йоркский», направлявшегося в Америку, она написала: «Мой дорогой Уинстон – пусть Господь хранит тебя и вдохновит на создание хороших планов с президентом. Мир сейчас ужасен, в Европе бесчинствуют нацистские свиньи, на Дальнем Востоке желтые японские гниды… С любовью и мыслями о тебе, Клемми». Такие были времена [1420].
Черчилль называл людей африканского происхождения «неграми» и не любил их. Однажды, в конце жизни, он спросил своего врача, лорда Морана, что происходит, когда черные заражаются корью; видна ли сыпь? Когда Моран ответил, что среди чернокожих очень высокий процент смертности от кори, Черчилль ответил: «Ну, их еще много осталось. Они быстро плодятся». Когда во время его второго премьерства кабинет обсуждал новые законы об ограничении индийской имммиграции, Черчилль предложил лозунг: «Сохраним Англию Белой» [1421].
Первая леди прибыла в Англию в сложный период с точки зрения расовых отношений. Обычно она говорила то, что думает. Но, к облегчению военного министра Стимсона, в Британии она вела себя «очень сдержанно». Она приехала улучшить боевой дух, а не реформировать вооруженные силы. А вот Черчиллю она высказывала то, что думает. Когда во время ужина в «номере 10» первая леди спросила, почему он сначала поддержал Франко, а когда Франко оказался фашистом, не поддержал лоялистов во время Гражданской войны в Испании, Черчилль проворчал, что в случае победы лоялистов первыми лишились бы своих голов такие люди, как она и ее муж. Миссис Рузвельт ответила, что ее не слишком волнует, осталась бы ее голова на плечах или нет. «А я не хочу потерять свою голову», – буркнул Черчилль. Клементина не очень помогла делу, когда сказала, что миссис Рузвельт права. Черчилль начал злиться, и Клементина разделила спорщиков, заявив, что дамам пришло время отправиться в гостиную и оставить мужчин наедине с бренди и сигарами. О своем опыте общения с Черчиллем миссис Рузвельт впоследствии написала: «Мне было нелегко общаться с премьер-министром» [1422].
Поведение Черчилля можно извинить, учитывая события, которые разворачивались в Атлантике и в пустыне, хотя, честно говоря, он обращался с миссис Рузвельт так, как и с любым другим гостем. Об обедах с Черчиллем Гарольд Николсон написал: «Уинстону плохо удавалось заставить людей чувствовать себя непринужденно… Он надевал маску скуки или безразличия, словно говоря: «Эти люди мне наскучили, и я отказываюсь быть вежливым». Однако неожиданно Черчилль «переставал думать о чем-то постороннем, выражение менялось, выходило солнце». Первая леди увидела, как «вышло солнце» в Чекерсе, когда Черчилль играл со своим двухлетним внуком, маленьким Уинстоном. «Они сидели на полу, – позже написала она, – и играли. Сходство было поразительным». Эта сцена напомнила ей историю об одной даме, которая, увидев Черчилля с маленьким Уинстоном, сказала Черчиллю об их сходстве. Черчилль, смерив ее взглядом, ответил: «Вы ошибаетесь, я похож на любого малыша». Черчилль показал первой леди комнату, которую собирался переделать в соответствии со специфическими потребностями ее мужа, который, как надеялся Черчилль, скоро посетит Англию [1423].
В ночь полнолуния, с 23 на 24 октября, в Эль-Аламейне британцы начали артподготовку, в которой приняла участие почти тысяча артиллерийских орудий. Артподготовка, продолжавшаяся до раннего утра, дала Эрвину Роммелю понять, что Бернард Монтгомери готовится к бою. С первыми лучами солнца шотландские стрелки издали старинный боевой клич, когда звуки их волынок разорвали тишину. На рассвете они двинулись в наступление, а когда наступил день, 190 тысяч, 1400 противотанковых орудий и почти тысяча танков 8-й армии смели линии Роммеля на шестимильном фронте. Танки остановились, пока саперы расчищали узкие полосы – достаточные для прохода танков – на минном поле роммелевского фронта, на котором было заложено около полумиллиона мин. Вскоре стало ясно, что у британцев не хватает саперов и миноискателей. Но во всем остальном перевес был на стороне британцев. На северном, береговом окончании немецких линий (подлинная цель Монтгомери) британцы превосходили XV танковый корпус в численном отношении примерно шесть к одному, и в танках, и в людях. Танковую армию «Африка», более половины которой составляли итальянцы, британцы превосходили, в людях и танках, в численном отношении почти два к одному. Кроме того, несколько недель назад Роммель взял отпуск по болезни и в это время отдыхал на больничной койке в Земмеринге, милом городке, расположенном на поросших соснами склонах в южной части Австрийских Альп, который был от войны дальше, чем какой-либо европейский город. Около полудня Гитлер позвонил Роммелю, чтобы сообщить новости из Северной Африки. «Положение очень плохое, – сказал фюрер. – Не хотите вернуться обратно? [1424]
Ознакомительная версия. Доступно 74 страниц из 367
