Знакомьтесь, Черчилль - Маккей Синклер

Горе родителя, потерявшего дитя, невозможно измерить. Присутствовать на похоронах собственного ребенка — боль, которую трудно представить. Своего первенца, дочь Диану, Клементина родила в 1909 году; затем, в 1911-м, родился Рэндольф; за ним, в 1914 году, Сара; а в 1918 году Мэриголд, которую Черчилль и Клементина любовно называли Дакадилли.

В два года у девочки начался кашель, который никак не проходил. В августе 1921 года малышку с братом, сестрами и их няней-француженкой мадемуазель Роуз отправили дышать свежим воздухом на курорт Бродстерс в Кенте. Клементина тем временем поехала играть в теннис в Чешир, в Итон-холл, дом герцога Вестминстерского. Черчилль остался в Лондоне.

В Бродстерсе инфекция Мэриголд внезапно обострилась. Начался сепсис, а у няни не хватило опыта, чтобы вовремя увидеть опасность. У девочки очень болело горло, и в конце концов няня сообщила родителям о болезни дочери. Клементина и Черчилль помчались в Бродстерс и вызвали доктора. К сожалению, это были времена, когда еще не придумали антибиотики.

Они оба находились у постели своей двухлетней дочери, когда та отошла в лучший мир. Через три дня малышку похоронили на кладбище Кенсал-Грин на северо-западе Лондона. Надпись на надгробии вырубил известный скульптор и гравер Эрик Гилл.

Последствием утраты такого масштаба часто становится уход в себя. Черчилль почти сразу после похорон отправился в Шотландию по политическим делам. Его не было с семьей в то первое воскресенье, когда Клементина повела Диану, Рэндольфа и Сару на могилу сестры. Черчилль, обычно не сдерживавший своих эмоций, на этот раз, казалось, мог противостоять своему горю только издалека, постоянно чем-нибудь себя занимая. Он, конечно, написал Клементине из Шотландии, но смог вымучить только мимолетное упоминание о трагедии: «Увы, я все еще испытываю боль из-за Дакадилли».

Год спустя Клементина родила Мэри. Позже та скажет: «Возможно, я была для родителей ребенком-утешением».

Художественная интерлюдия. Эдвин Лютьенс, 1921 год

[46]

По словам биографа сэра Эдвина Лютьенса, Кристофера Хасси, этот знаменитый архитектор — завсегдатай «Другого клуба» Черчилля и автор, среди прочего, кенотафа в Уайтхолле [47] и церкви Святого Иуды в пригороде Лондона Хэмпстед-Гарден — в 1921 году «сделал не один рисунок для Уинстона Черчилля, чтобы объяснить, как создавать наброски и передавать формы». В числе своих безотказных приемов архитектор «показал [Черчиллю], как можно две вытянутые петли превратить либо лодку, либо поля шляпы; а три овала — в силуэт лошади».

Кто-то может счесть эти первые шаги в живописи смешными, но после войны Черчилль относился к занятиям искусством серьезно и страстно. Его неуклонно улучшавшаяся техника всегда отличалась большой чувствительностью к цвету, благодаря чему — если расширить одну из блестящих шуток Мела Брукса из фильма «Продюсеры» [48] — в эстетическом плане он, безусловно, превосходил акварелиста Гитлера. Например, картину Черчилля «Зимнее солнце, Чартвелл-хаус» — симфонию насыщенной охры и апельсинового и жемчужного цветов — можно охарактеризовать по жанру и как импрессионизм, и как экспрессионизм.

После Второй мировой войны Черчилль отправил свои работы на Летнюю выставку в Королевской академии — под псевдонимом «Дэвид Винтер», чтобы избежать обвинений в фаворитизме. Их отобрали для экспозиции. Как и в других сферах жизни, Черчилль был готов учиться и добиваться большего.

Пейзажи расплавленной лавы. Томас Эдвард Лоуренс, 1922 год

[49]

Линии, которые державы-победительницы провели когда-то на картах пустынь Ближнего Востока, продолжали вызывать там потрясения. В результате войны могущественная Османская империя распалась, обратившись в прах. Черчилль — теперь на посту в Министерстве по делам колоний — был среди политиков, которые яростно боролись за то, чтобы британское влияние и власть в странах от Ирака до Палестины и Египта не ослабевали.

С гипнотически харизматичным Т. Э. Лоуренсом — известным как Лоуренс Аравийский, — который сражался с османами во времена Арабского восстания под предводительством эмира Фейсала, Черчилль познакомился раньше. Лоуренс одевался полностью на арабский манер: для него, как и для Черчилля, внешний вид был чрезвычайно важен. К 1921 году Черчилль убедил Лоуренса помочь Министерству по делам колоний и ему самому попытаться собрать воедино осколки этих древних земель, что прежде всего подразумевало формирование Иорданского королевства и укрепление британского мандата в Палестине.

«Вы помните ту поездку на верблюде в Гизе, — писал Лоуренс Черчиллю в ходе довольно необычного взаимного обмена восхищениями, — когда вы измотали всех сопровождающих, кроме меня, но я тут вне конкуренции!» Этот образ — Черчилля — героя пустынь, почти такого же (хоть и не совсем), как этот молодой идеалист в арабских одеяниях и с горящими глазами, — явно несет в себе колониальный флер. Мог ли Черчилль не питать симпатии к человеку, чья жажда славы была даже больше, чем его собственная? Более того, к человеку, который так восхищался им, Черчиллем?

Стоит отметить, что некоторые строки из книги Лоуренса «Семь столпов мудрости» [50], в которой он рассказывает о своем опыте во времена Арабского восстания, до сих пор сохраняют актуальность. «Господин Уинстон Черчилль, которому наш измученный Кабинет министров поручил урегулирование ситуации на Ближнем Востоке, через несколько недель на своей конференции в Каире распутал весь клубок, найдя решения, выполняющие (я думаю) наши обещания по букве и духу (где вообще доступно человеку) и без какого-либо ущерба для интересов нашей Империи или каких-либо других заинтересованных народов».

В 1922 году Черчилль отдал приказ о воздушной бомбардировке арабов и курдов для подавления их ожесточенных протестов. Но даже теперь, сто лет спустя, очевидно, что эта «решительность» не устранила проблемы региона.

Как бы там ни было, даже когда Лоуренс решил отойти от своих обязанностей, связанных с Ближним Востоком, — теперь он зациклился на воздухоплавании и мечтал стать пилотом, — он постарался не ранить чувства Черчилля, чтобы его старший товарищ, не дай бог, не начал думать о нем хуже. Он писал одному из друзей: «Если мы сумеем с честью решить вопрос с ближневосточными мандатами, то только благодаря мосту, наведенному Уинстоном. Храбрости у него хватит на шестерых. Он добродушен, проницателен, уверен в себе и внимателен настолько, насколько может быть государственный деятель. Я неоднократно видел, как он переставал вести себя как чиновник и вместо этого поступал исключительно по совести».

В прошении об отставке со своей полуофициальной государственной должности в ноябре 1922 года — происходило это в очень неспокойный момент, когда правительство ушло в отставку, и Черчилль потерял место в парламенте от округа Данди, — Лоуренс хвалит Черчилля на разные голоса: