— Вы видели людей, которых мы здесь подготовили, и заметили, очевидно, что работают они весьма эффективно. Разве солдафоны способны готовить такие команды? Нет, они не могут. A-а, конечно! Они со школой, и поэтому считают себя высшими людьми, — добавил он с иронией. — Но помяни мое слово, Итальянец, мы им покажем, кто знает больше. Ты еще увидишь, Итальянец, ты еще увидишь, — словно бросая кому-то вызов, повторял он, когда удалялся.
Вот и судите, какие у них разногласия, — продолжал Марсело. — Я и не подозревал, что те, кто работает в репрессивных органах, называемых «органами безопасности», так критикуют военных. Это было как ежедневная молитва: каждый день не один полицейский «проходился» по адресу военных: что они мошенники, прохвосты, жулики, проходимцы, аферисты и контрабандисты и что полицейские все видят, но вынуждены молчать.
— Там, в «Специальной», говорят, что именно поэтому они и поддерживают Молину, — рассказывал Марсело. — Мол, с полковником им будет лучше, и потому-то все репрессивные органы поддерживают Закон об аграрном преобразовании.
Однажды пришел полицейский по прозвищу Фрикаделька и радостно сказал своим коллегам по «Специальной»:
— Скоро власть Партии национального примирения кончится, и правительство будет образовано новой партией. — Националистической демократической организацией. И тогда уже действительно пробьет наш час.
— A-а, да, — согласился с ним другой полицейский по имени Паласиос. — Конечно, это лучше, потому нужна перемена. Партия национального примирения у власти давно, — рассуждал Паласиос, не понимая до конца того, что имел в виду Фрикаделька.
— Настало время великих перемен. Сейчас, кажется, все действительно стронулось: во-первых, аграрные преобразования, затем Националистическая демократическая организация становится правящей партией, богатеи начнут жрать дерьмо, — громко и торжественно, будто он посвящен во многое, вещал Фрикаделька.
И добавил:
— Наш полковник взялся за дело.
Немного погодя, показывая Марсело журнал, где была напечатана фотография Молины, он сказал:
— А вы, почему вы не согласны с ним? Разве не видите, что он собирается проводить аграрную реформу, которая будет выгодна и крестьянам?
— Лично я незнаком с этим проектом в деталях, поскольку здесь, в изоляции, многого не узнаешь. Но кажется, есть силы, которые создали мощную оппозицию, — ответил Марсело.
— Да, это богатеи, — пояснил Фрикаделька тоном, выражавшим его негативное к ним отношение. — Эти денежные мешки, которые ничего не хотят отдавать, настроены против президента.
— Некоторые из богачей, — уточнил Марсело, — потому что другие полностью с ним согласны. И Молина имел бы в их лице своих людей, которые его поддерживали, если бы он не говорил об этой аграрной реформе.
— А что все-таки думаешь об этой реформе ты? — спросил его Фрикаделька.
— Что это демагогия, рассчитанная на то, чтобы выиграть очки на выборах, а вот будут ли ее проводить — посмотрим, — ответил Марсело.
— Вы нашему совсем не верите, ведь так? Не верите, что он на самом деле желает лучшего?
— Нет, в его добрые намерения я не верю.
Позже инспектор, обсуждая с Марсело этот ваш сказал:
— Нет, Итальянец, опасность государственного переворота все-таки существует. Среди военных есть такие, кто замышляет это. Богатеи могут купить их.
— Но ведь богачи поддерживают Молину, по крайней мере бо́льшая их часть, — уточнил Марсело.
— A-а, конечно, Итальянец! А вы что думаете? Есть много денежных мешков, которые поддерживают президента, — конфиденциальным тоном заявил Усатик. — Вы знаете, кто владельцы имения Нанкучинаме?
— Нет, не знаю.
— A-а, не знаете. А вот они-то поддерживают президента и имеют большой капитал, один из самых крупных в стране, — сказал инспектор высокомерно и, как бы набираясь храбрости перед лицом трудного положения, в котором оказались полицейские.
— И знаете, кто это? — продолжил он. — Не кто иной, как семья Регаладо! Так что можете убедиться, у кого президент имеет поддержку.
— Я всегда был убежден, что крупный капитал поддерживает Молину, — заметил Марсело. — Полагаю, семья де Сола тоже.
— Ну, как вам сказать… Конечно, полковник знает, на кого опереться. Дело в том, что есть толстосумы, которые никак его не принимают. Послушали бы вы, что они говорят против правительства! Вот поэтому нас поддержит народ.
— Что-то не верится, — засомневался Марсело.
— Ну, может быть, не сразу, постепенно, но мы этого добьемся, — слегка озабоченно произнес Усатик.
В период разногласий между правительством и землевладельцами, объединенными в Аграрный фронт и Национальную ассоциацию частных предприятий, мы с нетерпением ожидали развязки — недаром за границей было много комментариев, свидетельствовавших о существующем в стране напряжении.
Мы пытались вылавливать новости, переданные по радио или телевидению, и анализировали услышанное, чтобы составить себе ясное представление о происходящем.
В сентябре борьба становилась с каждым днем все острее, ибо срок, установленный для продажи участков земли, истекал.
«Наверняка, — рассуждали мы, — 15 сентября Молина выступит с речью, после чего станет ясно, по какому пути пойдет развитие событий. Вот тогда мы и увидим, будет ли он тверд, как и раньше, или уступит под нажимом землевладельцев».
По этому поводу у нас происходили долгие споры. Как-то доктор Мадрис сказал:
— Во всяком случае, если правительству удастся одолеть землевладельцев, эту олигархию, которая правила в стране столько времени, это, вне всякого сомнения, будет шагом вперед. — Затем добавил: — Но неизвестно, будет ли оно по-прежнему стоять на своем.
Выразил свое мнение и Валье:
— Я думаю, что правительство будет последовательно проводить свою линию. Вспомните, что сказал Молина первого июля: «Пламя национального преобразования вспыхнуло, и ничто и никто не сможет погасить его». Видимо, он чувствует себя достаточно сильным. Мне кажется, он взвесил свои возможности и считает, что это у него получится.
Со своей стороны я им заметила:
— Ну хорошо, правительство действительно имеет силу, но оно вызвало волну оппозиции среди очень влиятельных кругов, и это грозит стабильности в стране. И кто знает, до каких пор оно будет твердо?
— Да, — поддержал меня Марсело, — есть большая вероятность того, что правительство уступит давлению со стороны Аграрного фронта.
— Хотя, конечно, — добавила я, — здесь мы можем рассуждать много, не основываясь ни на чем.
— Хорошо бы нам послушать сегодняшнее выступление Молины, — сказал Марсело.
— Да! Хорошо бы, — согласился с ним доктор.
Позже пришел сержант Паломо с двумя другими жандармами и поочередно вывел из камер Валье и Марсело.
Как мне потом рассказал Марсело, полицейские хотели, чтобы они опознали фотографию одного из бойцов Революционной армии народа. Однако не преуспели в этом.
— Уж больно они расстраиваются, когда им не удается кого-либо схватить, — говорил Марсело.
— Они, очевидно, следят за домом, где живет этот человек, — так мне сказали по крайней мере, — вставил Валье.
— Скорее, я думаю, они хотели взять хитростью; ведь если б у них были все данные, он находился бы уже здесь, — рассуждал Марсело.
Затем Марсело рассказал, как он спросил сержанта Паломо, передавали ли по радио выступление Молины.
— Нет еще, — ответил тот.
— Когда будут передавать, сделайте погромче, чтобы мы могли послушать, о чем он будет говорить, — попросил его Марсело.
— А зачем ты хочешь его слушать? Почему тебя это так интересует? — спросил сержант немного удивленный, но не придавая просьбе Марсело особого значения.
— Чтобы знать, будет ли наконец аграрная реформа или нет. Сержант Навас говорит, будто Молина заявил, что ни за какие деньги не отступится. Вот и хотелось бы знать, так ли это.
Сержант Паломо слегка развеселился.
— Ап-чхи! — чихнул он вместо ответа, как бы показывая, что не придает всему этому особого значения.
