Лики прошлого - Багдыков Минас Георгиевич

Казалось бы, все в нем было: любовь к специальности, одержимость, трудолюбие в молодые годы, целенаправленность, но хотелось высшей власти, и он стал директором института. Но вот в чем беда: он хотел стать академиком, а это значит, что он должен был быть законодателем в каком-то одном направлении науки. И он им стал, была создана целая лаборатория и под нее дана тема. Но опять беда: тема была такова, что необходимо было будущему академику работать в ночное время и анализировать именно этот горячий материал, а хотелось спать. Пришлось таскать каштаны из огня чужими руками, а руки, эти были не совсем чистыми, им тоже хотелось ночью спать.

Стали выходить научные работы, созывались съезды, целая армия его учеников примечала тех, кто как-то проявлял себя в этом направлении, и выстраивалась целая система: или к нам, под нашу крышу, или же — ату его!

Стал такой ученый законодателем в этой тонкой области, стал писать монографии, учить морали, но где она, когда работа писалась руками и сердцем людей, хорошо выспавшихся. Им-то невдомек, что их рекомендации должны были стать руководством к действию в условиях бессонной ночи и скоропомощной хирургии. Исходя из планового оперативного вмешательства, когда имеется время на обдумывание, давались указания, как следует действовать в экстремальных состояниях.

И все: цель достигнута, профессор стал академиком. Его слово стало законом, особенно в той теме, которую он курирует, а книжка — законодательным актом, но ее-то писал парадный генерал.

В течение десяти лет, работая на кафедре усовершенствования врачей, каждые два месяца встречаясь не менее как с 30 врачами постоянно, мы обсуждали и этот небольшой вопрос неотложной хирургии. Парадный генерал в хирургии рекомендует манипуляцию, которую практически очень редко выполняют такие специалисты и в плановой хирургии, а тем более, рядовой врач-хирург.

Рекомендуется выжидательная тактика там, где необходимо быстро решить вопрос путем тщательной ревизии пораженной зоны и органов, окружающих пораженные ткани.

Так годы высвечивают цену регалий, наград и занимаемой, пусть даже самой высокой, должности. Когда рядовой не использует рекомендаций генерала, невольно вспоминаешь пережившую века работу А. Суворова «Наука побеждать». Его рекомендации были написаны на основе личного боевого опыта, потому и до сих пор имеют свой смысл и цену.

Достигнув признания, имея поддержку властьимущих людей, зачастую крупные хирурги, профессора рвутся к высшей власти, становятся деканами, ректорами и т. д. Сама должность определяет власть над людьми, значительно отличаясь от деятельности и сути хирурга. Создается парадоксальная ситуация, народ их ценит за хирургическое мастерство, искусство врачевания, а у них не хватает времени этим заниматься в меру своих сил и возможностей, и занимаются делом, где они порой просто посредственности.

И все же слава о человеке идет впереди него. Задыхаясь в безвременьи, такой специалист начинает ловчить, передергивать, как бы доверяя и передавая часть операции своим подчиненным, приходя на основной этап, выполнив ее, уходит быстро на совещание, при этом может в перерыве узнать, что больной не вышел из наркоза. Бывают случаи, когда текучка настолько заедает, что этому специалисту не до основной своей работы, а его попросили влиятельные люди, времени нет, и он позволяет себе только подойти к операционному столу, дать указания, как выполнять оперативное вмешательство, и уходит, а во время хода операции дело разворачивается так, что порой тот, кому он доверил справиться с этим объемом, не может выполнить его, нет опыта или же неверно в дальнейшем решает тактические вопросы.

Это крайне порочная система, прежде всего, безнравственная, так как она разлагающе действует на весь коллектив и формирует безответственность, граничащую с явной халтурой.

Трудно представить себе, что возможно дирижеру прийти на концерт только для того, чтобы продирижировать, скажем, «Адажио» из «Лебединого озера», а остальное — это уже не его дело, при этом первая скрипка будет играть только 1/2 партии соло, остальное поручит стажерам.

Только видя все произведение, каким бы великолепным музыкантом ты ни был, можно создать задуманное в целом, быть оцененным слушателями.

Хирург, позволивший себе такой поступок, прежде всего, не уважает свое дело, подрывает свой авторитет не только в глазах коллектива, больного, но, по-видимому, и всех окружающих его специалистов.

Такая практика могла быть заложена в самой порочной системе здравоохранения, вседозволенности, а это само по себе безнравственно. Время еще не позволяет сделать окончательного вывода о широко пропагандируемом эксперименте академика С. Федорова. В народе же жива память о репризе Аркадия Райкина о том, как у нас в ателье коллективом шьется уродливый костюм. Уродство налицо, но ответственного за это произведение нет. В хирургии все важно до мелочей, а, возможно, из них-то и создается целое, определяется успех операции и многое другое.

Уже одно название скальпелей, их разновидность указывает на их признак, значение и, следовательно, место приложения в ходе операции. Этот скальпель — брюшковатый, он для грубой работы, а этот так и называется — глазной — тонкий, элегантный, острый, его держат буквально двумя пальцами и используют для очень тонкой работы: сепаровки, ну, скажем, для того, чтобы произвести интимэктомию такой магистральной артерии, как общая сонная.

От степени травматизации тканей зависит и обратный процесс — регенерация, заживление, которое может быть прервано таким явлением, как нагноение, несостоятельность шва, а возможно, и успех операции — грыжесечения.

Хирурги знают почерк друг друга, линии разреза кожи, как кто накладывает швы, а сам хирург по линии разреза и швам может сказать, к какому году он относится, так как здесь не только его рост и опытность, но и поиск, движение, находки, огорчения.

В случае с экспериментом С. Федорова: у него, пусть даже очень смелого и талантливого, нет своего лица, почерка хирурга, а имеется безликое лицо коллектива, экономическая выгода, валюта. Морально или аморально это — покажет время.

Различие между больным, который находится под непосредственным наблюдением умного врача до операции, подготовившего его к ней, выполненной им от начала и до последнего шва на кожной ране, с пристальным бережным осмыслением ведения в послеоперационном периоде — как между черным и белым.

От всего индустриального как в интимных отношениях, так и в милосердии, веет безысходностью, прохладой, а зачастую холодом безнравственного одиночества.

Врач, тем более хирург, всегда находится рядом с человеком, как командир на фронте, как на передовой, только в первой линии обороны, беря огонь на себя.

Еще совсем недавно считалось явлением редким — два удара в грудь ножом, теперь это повседневное явление, не только в грудь, но и в живот, а после этого лежащего бьют и непременно несколько человек сразу, так, как в видеофильмах.

За все это приходится расплачиваться врачу-хирургу, реаниматологу и, безусловно, организму раненого человека. Это уже не аффект или ярость самца в межвидовой борьбе, а осознанное действие, рассчитанное на убийство, на нанесение только смертельных ран.

Как следует расценивать действия мужа, который, придя домой с товарищами, выпив по стакану водки с женой, закусив борщом, наносит ей удары ножом в сердце, поворачивая его там, и уходит в соседнюю комнату к товарищу наблюдать, как она умирает, а она ползет к нему, моля о помощи. Он же, бросив жертву в комнате одну, уходит, рассчитывая на ее смерть, но та выбирается ползком и просит соседку ей помочь. Уже в приемном хирургическом отделении этот муж-убийца наблюдает за ней, незаметно идет по переходам к операционной и только тогда, когда она скончалась на операционном столе, покидает «поле брани», свою жертву. Обо всем этом он цинично рассказывает на суде, а оперирующий врач и коллектив, которые переживали в борьбе за жизнь роковые часы, должны еще выслушивать эти циничные признания.