Толстой (СИ) - Гуцол Юлия Валерьевна

А как отреагировал Толстой на модного в ту пору ученого? Тот не вызвал у него никакого интереса: «ограниченный, наивный старичок». «Старичок» был моложе Льва Николаевича на семь лет. В письмах к друзьям он характеризует гостя как человека «малоинтересного», даже «не полного».

Есть еще один интересный пример. В других главах книги будет рассказываться про запрещенную статью «Николай Палкин». Студент Новоселов без ведома Толстого начал ее распространять, его арестовали, и Лев Николаевич, узнав об этом, пришел к начальнику Московского жандармского управления и сказал, что преследования должны быть направлены на него как на автора. На что начальник жандармерии ему ответил: «Граф! Слава Ваша слишком велика, чтобы наши тюрьмы могли ее вместить». Из двух описанных случаев, кстати, можно составить представление, как власти относились к Толстому. Церковь тоже не могла оставаться в стороне от происходящего.

В 1901 году произошло из ряда вон выходящее событие. Вышло постановление Синода, в котором официально извещалось, что граф Лев Толстой более не является членом Православной церкви в силу убеждений, несовместимых с таким членством. Российское общество приняло определение Синода как отлучение от церкви, хотя формально оно не соответствовало канонам отлучения, и поделилось на сторонников и противников Толстого. Одна часть слала ему проклятья и угрозы, другая поддерживала и отправляла телеграммы и цветы. Лев Николаевич ответил Синоду, обосновав свою позицию.

А осенью этого же года великому писателю пришлось поехать в Гаспру, в Крым. Он серьезно заболел. У всех Толстых была склонность к чахотке и слабые легкие. К тому же сказывался постоянный стресс из-за ситуации в семье, из-за сложности его натуры, да и возраст (73 года) давал о себе знать. Проведя значительное время в Крыму, Толстой поправился, хотя положение было чрезвычайно серьезным. Софья Андреевна неотлучно находилась при нем. Но даже тогда их семейная жизнь была далека от спокойствия.

«“Спасибо, Соня. Ты не думай, что я тебе не благодарен и не люблю тебя…” И голос его оборвался от слез, и я целовала его милые, столь знакомые мне руки, и говорила ему, что мне счастье ходить за ним, что я чувствую всю свою виноватость перед ним, если не довольно дала ему счастья, чтоб он простил меня за то, чего не сумела ему дать, и мы оба, в слезах, обняли друг друга, и это было то, чего давно желала душа моя, – это было серьезное, глубокое признание наших близких отношений всей тридцатидевятилетней жизни вместе… Все, что нарушало их временно, было какое-то внешнее наваждение и никогда не изменяло твердой, внутренней связи самой хорошей любви между нами».

«И какое я почувствовала вчера ночью душевное и физическое одиночество! С Львом Николаевичем вышло как раз то, что я предвидела: когда от его дряхлости прекратились (очень еще недавно) его отношения к жене как к любовнице, на этом месте явилось не то, о чем я тщетно мечтала всю жизнь, – тихая, ласковая дружба, а явилась полная пустота. Утром и вечером он холодным, выдуманным поцелуем здоровается и прощается со мной; заботы мои о нем спокойно принимает как должное, часто досадует и безучастно смотрит на окружающую его жизнь, и только одно его волнует, интересует, мучит, – в области материальной – смерть, в области духовной – его работа». Две абсолютно разные записи в один и тот же период как нельзя лучше характеризуют супружескую жизнь Толстых и главных героев оной.

А в жизни семьи новое потрясение – умирает брат Льва Николаевича, Сергей. Сергей Львович Толстой родился 17 февраля 1826 года. Всегда выделялся породой и статью, был щедро одарен многими талантами: остроумный, прекрасно рисовал, отличный музыкант, математик. В Казанском университете был учеником великого Лобачевского. Изображен под именем Володи Иртеньева в «Отрочестве». На удивление Сергей блестящей карьеры не сделал. Он всего год состоял на военной службе и вышел в отставку. Не в его характере было заискивать перед сильными мира сего. У Толстых все любили цыганскую музыку, но Сергей пошел дальше всех – он влюбился в цыганку Марию Шишкину. Ему удалось ее выкупить и увезти в свое имение. Она родила ему одиннадцать детей, из которых в живых осталось четверо. Да, у них случались конфликты, но не это тяготило его, а то, что она неграмотная, недалекая женщина. Однажды визит в их усадьбу нанесли молодые после свадьбы, Лев Толстой и Софья Берс, а с ними была младшая сестра Софьи, Татьяна. Сергей пропал, он влюбился безвозвратно, и она ответила тем же. В порыве чувств Сергей Толстой сделал предложение, Татьяна стала его невестой. Но ему требовалось уладить семейные дела. Он прожил с цыганкой Машей 16 лет, имел от нее троих детей, и она была беременна четвертым. Он встал на распутье: любовь или долг. Сестре Марии он признавался: «Я люблю Таню страстно, но, когда я возвращаюсь домой и вижу Машу, такую покорную в своем безмолвном горе, у меня разрывается сердце. Когда я собираюсь объявить ей о разрыве, я вижу ее застывшей на коленях перед иконами…» После двух лет ожидания Татьяна разорвала помолвку, тяжело переживала и потом вышла замуж. А Сергей обвенчался с Машей. Под старость он сделался раздражительным, стал затворником, отказался от роскоши, сам себя обслуживал. А потом тяжело заболел. Он испытывал жестокие страдания, но отказывался от помощи и отвергал жалость. Вскорости он умер. Ему было 78 лет. Толстой скажет о нем: «Это была жизнь человеческая, очень красивая, но совершенно непонятная для меня…»

Как ни крути, много потрясений случалось в жизни Толстых. Следующая беда произошла с женой Льва Николаевича. 22 августа 1906 года у Софьи Андреевны сильно заболел живот. Поднялась температура. От боли она кричала, даже морфин помогал ненадолго. «С громадным терпением и кротостью мама переносила болезнь. Чем сильнее были физические страдания, тем она делалась мягче и светлее, – вспоминала дочь Александра. – Она не жаловалась, не роптала на судьбу, ничего не требовала и только всех благодарила, всем говорила что-нибудь ласковое. Почувствовав приближение смерти, она смирилась, и все мирское, суетное отлетело от нее».

Врачи настаивали на операции. Сообщили Льву Николаевичу и спросили разрешения. На что он им ответил: «Я смотрю пессимистически на здоровье жены; она страдает серьезной болезнью. Приблизилась великая и торжественная минута смерти, которая на меня действует умилительно. И надо подчиниться воле Божьей… Я против вмешательства, которое, по моему мнению, нарушает величие и торжественность великого акта смерти… Все мы должны умереть не сегодня, завтра, через пять лет. Я понимаю вас, что вы иначе действовать не можете. И я устраняюсь: я ни за, ни против… Вот соберутся дети, приедет старший сын, Сергей Львович. И они решат, как поступать… Но, кроме того, надо, конечно, спросить Софью Андреевну. И если она ничего не будет иметь против, тогда вы можете делать ваше дело». Конечно, дети и сама Софья Андреевна дали согласие. Больную прооперировали, у нее оказалась гнойная киста большого размера.

«Полон дом докторов, – с неприязнью напишет Толстой в дневнике. – Это тяжело: вместо преданности воле Бога и настроения религиозно-торжественного – мелочное, непокорное, эгоистическое». И добавляет: «Ужасно грустно. Жалко ее. Великие страдания и едва ли не напрасные». Наверное, читать такие рассуждения о предполагаемой смерти близкого человека не очень понятно и приятно. Мы не можем заглянуть внутрь человека, но возможно, что Лев Николаевич был уверен в том, что смерть как ступень на пути к Богу – самое важное и самое светлое событие, которое может произойти в жизни, тогда становятся понятными эти фразы.

Но вот наступил решающий 1909 год. Ситуация накалена до предела. Софья Андреевна требует одного – права на произведения Толстого себе и детям, Чертков настаивает на другом – отдать в его собственность все рукописи и дневники автора, чтобы в последующем сделать их всенародными, а Лев Николаевич находится между двух огней. Но так как Толстой стремится к тому, чтобы его литературное наследие стало общественным достоянием, то перевес оказывается на стороне В. Г. Черткова. Толстой пишет завещание.