Убийство Моцарта - Вейс Дэвид

Эттвуд пожал плечами.

– Ничего подобного. Речь шла просто о еде и питье и их действии на человека. Сальери гордился своими познаниями в кулинарии.

– Да, тут он считал себя знатоком.

– А не говорил ли он что-нибудь о ядах? – поинтересовался Джэсон. – Насколько мне известно, Сальери мнил себя непревзойденным и в этом предмете.

О'Келли замолчал, удивляясь проницательности молодого американца. Сам он так до конца и не поверил диагнозу врачей, но что он мог поделать. В то время он находился вдали от Вены, а потом вспыхнула Французская революция, Европа на много лет позабыла о мире, и разгадать загадку стало еще труднее.

– Не было ли между Моцартом и Сальери каких-нибудь споров? – допытывался Джэсон.

– Они редко в чем соглашались, – ответил О'Келли.

– Стоит ли строить догадки, – вмешался Эттвуд. – Разве можно доказать, что Сальери причинил вред Моцарту? Что верно, то верно, он недолюбливал Моцарта, но это еще не значит, что он убийца. Все мы не ангелы, но и не чудовища.

– Я помню случай, когда Сальери навредил Моцарту, – сказал О'Келли.

– Когда это было? Я что-то не припоминаю, – Эттвуд нахмурился.

– Помните, как Сальери пытался лишить меня роли в «Фигаро»? В самый последний момент. Это грозило сорвать премьеру. Сколько было волнений!

– Но ведь это все подстроил Орсини-Розенберг.

– Розенберг всегда действовал в согласии с Сальери.

– Вы действительно хорошо знали Моцарта? – спросила Дебора.

О'Келли обидел такой вопрос.

– Госпожа Отис, я единственный оставшийся в живых участник первой постановки «Фигаро». Это я познакомил Англию с Моцартом, вместе с Эттвудом и супругами Сторейс. Не забудьте, я десять лет был директором Итальянской оперы.

– Так что же случилось на обеде у да Понте? – напомнила Дебора.

О'Келли задумался. Вспоминая о днях, проведенных с Моцартом, он вновь почувствовал себя молодым и готовым дерзать. В доме Моцарта он всегда был желанным гостем, а вот Эттвуд пригласил его к себе впервые за много лет. Тут не обошлось без Тотхилла; банкир, должно быть, намекнул Эттвуду, что супруги Отис богачи. Но сейчас это не имело значения. О'Келли забыл о своих преклонных годах, о том, что не оправдал возлагавшихся на него великих надежд и оказался неудачником, живущим милостыней друзей, о котором, если кто и вспомнит, то разве только потому, что он был другом Моцарта. Когда-то в Вене мало кто из певцов мог соперничать с ним, а по возвращении в Англию, пока не потерял голос, он был первым тенором в театре на Друри-Лейн. Затем целых десять лет состоял директором Королевского театра и Итальянской оперы, а потом лишился места за то, что слишком явно отдавал предпочтение Моцарту. А теперь оперы Моцарта ставились часто и приносили доход. Он завел тогда книжную лавку, где продавал ноты и прирабатывал торговлей вина, но ему пришлось расстаться с ней, так как он проматывал весь доход. И хотя он сочинил музыку к множеству пьес и написал несчетное число английских, французских и итальянских песен, и даже несколько песен для короля, через год после исполнения все они были забыты. Люди помнили лишь слова, сказанные о нем его другом Ричардом Бринсли Шериданом: «Михаэль О'Келли, сочинитель вин и импортер музыки». Но ведь не всякому дано быть Моцартом; а если он когда и заимствовал, то только у– самых лучших: у Генделя, Гайдна и Моцарта. Что же касается его воспоминаний о Моцарте, то тут никто не посмеет уличить его во лжи. Моцарт был его добрым другом, куда лучшим, чем Шеридан или Эттвуд.

– «Свадьба Фигаро» открылась в Вене 1 мая 1786 года, а спустя несколько дней да Понте пригласил на обед меня, Эттвуда, Энн Сторейс, Моцарта с женой и Сальери с его любовницей Катариной Кавальери, – начал свой рассказ О'Келли. – Сальери был женат на дочери богатого купца и поговаривали, что ее деньги пришлись ему весьма кстати, но с женой он нигде не показывался, а всюду, не стесняясь, водил за собой Катарину Кавальери. Кавальери была полногрудой красавицей – примадонной и совсем не итальянкой, а немкой, взявшей себе итальянское имя из соображений карьеры. Она пела Констанцу в «Похищении из Сераля». Но жена Моцарта не приняла приглашения. Моцарт объяснил мне, что Констанца ждет ребенка и что встреча с Сальери, который был ей неприятен, могла ее разволновать. Но, возможно, это было предлогом, чтобы встретиться с Энн Сторейс.

– Она была любовницей Моцарта? – спросила Дебора.

– У меня на этот счет есть сомнения.

– А что думаете вы, господин Браэм?

– Энн была благоразумной женщиной. Она никогда не говорила о мужчинах, с которыми встречалась до знакомства со мной. Но говорила, что Моцарт был всегда верен жене.

– А что известно о ее брате? Он сейчас в Англии? – спросил Джэсон.

– Стефан Сторейс умер, – ответил О'Келли. – Я не знаю, отчего да Понте не пригласил тогда и его. Моцарту нравился Стефан. Многих из тех, кого знал Моцарт, уже нет в живых. Да Понте давал обед в честь премьеры «Свадьба Фигаро» и нового заказа, полученного им от Сальери, но мне показалось, что либреттист просто решил помирить двух композиторов, поскольку нуждался в них обоих. К тому же ему льстила роль миротворца. Меня не удивило присутствие Сальери. При других он прикидывался другом Моцарта.

Всех остальных, и в особенности Энн, пригласили, чтобы угодить Моцарту. Ему нравились наш молодой задор и привлекательная наружность и то, что мы англичане. Моцарт любил Англию, где его признали еще в детстве, и надеялся еще раз приехать туда. Энн, уже снискавшая славу в Европе, была его любимым сопрано, и к тому же ему, видимо, хотелось знать, как поведет себя Сальери после премьеры «Фигаро».

Квартира да Понте на Кольмаркт показалась мне куда роскошнее жилища Моцарта на Гроссе Шулерштрассе; нам прислуживала экономка поэта и ее хорошенькая шестнадцатилетняя дочка, да Понте не скрывал, что она его любовница. Сначала шел обмен обычными вежливыми фразами, но когда да Понте вынул украшенную бриллиантами золотую табакерку, у Сальери расширились глаза от зависти. Сальери, ожидавший, когда да Понте первым пригубит вино – привычка всех итальянцев, живущих в Вене, – спросил:

«У вас новая табакерка, Лоренцо?»

«Да, новая, Антонио», – похвастался да Понте.

«А я и не знал, что вы нюхаете табак».

«Редко, но нюхаю. В данном случае я не смею оскорблять дарителя».

«Кого же?»

«Императора. Это подарок Иосифа».

Сальери усомнился.

Тогда да Понте расхвастался:

«Мало того, Иосиф еще наполнил ее дукатами».

«За что же такая честь?»

«За заслуги перед государством. А может быть, и за „Фигаро“».

«Может быть!» – усмехнулся Сальери, явно не доверяя своему другу.

«Не верите?» – Теперь рассердился да Понте.

«За „Фигаро“? – Сомнение в голосе Сальери достигло предела. – Я согласен, Лоренцо, музыка мелодичная, и ваши юные друзья Сторейс и О'Келли неплохо справились со своими партиями, но сюжет сулит вам неприятности. Он не свидетельствует о вашем благоразумии».

«Я считал, что мы уладили дело, когда Иосиф разрешил постановку, а потом присутствовал на премьере», – вмешался Моцарт.

«Тем не менее, недовольство осталось, – настаивал Сальери. – Я пытался предупредить Лоренцо, как опасно читать книги, запрещенные в Австрийской империи, но он не внял моему предостережению. От книг этих французских бунтовщиков один вред».

«Даже от Бомарше?» – изумился Моцарт.

«В первую очередь!» – отрезал Сальери.

«Я сам знаю, на какой сюжет писать мне музыку», – с достоинством ответил Моцарт.

«Значит, вы считаете, что то, чего нельзя сказать, можно спеть?»

«Сомневаюсь, чтобы публика прислушивалась к словам».

«И, тем не менее, слова были услышаны многими и не понравились. Вы играете с огнем. И можете поплатиться за это».

Поймав умоляющий взгляд да Понте, Моцарт примирительно сказал:

«Я ценю вашу заботу, маэстро Сальери. Что же вы нам посоветуете?»

«Снять со сцены „Фигаро“».

Воцарилось молчание. Да Понте, пытавшийся до этого примирить враждующих, теперь еле сдерживал гнев; не скрывала своего изумления и Энн. Даже более дипломатичный, чем я, Эттвуд, и тот, казалось, не верил своим ушам. Я хотел было вступиться за Моцарта. Как посмел Сальери делать подобное предложение? Один лишь Моцарт сохранял внешнее спокойствие.