В огне революции(Мария Спиридонова, Лариса Рейснер) - Майорова Елена Ивановна

29 ноября Спиридонова была амнистирована Президиумом ВЦИК, и в начале декабря выпущена из тюрьмы. Сразу же неукротимая женщина включилась в политическую деятельность и на II Совете ПЛСР голосовала за резолюцию «Долой олигархию большевиков!» Теперь она уже считала возможным открыто и резко выступать не только против классовых врагов, но и бывших союзников в борьбе за власть.

Исключенная из состава Советов, партия левых эсеров раскололась. В сентябре 1918 года из нее вышли Партия народников-коммунистов и Партия революционных коммунистов. Они отмежевались от московских событий и высказались за сотрудничество с большевиками, но по-прежнему оставались сторонниками концепции аграрного социализма. На 4-м съезде ПЛСР (2–7 октября 1918, Москва) ответ за 6 июля держали Камков, Карелин и Прошьян, не пересмотревшие своих убеждений. Часть левых эсеров разделяла позиции ЦК партии, выступившего против Советов и большевиков, и перешла к активной контрреволюционной деятельности. Они готовили стачки в Петрограде, поднимали волнения среди матросов Балтийского флота, участвовали в крестьянских мятежах. Александра Измаилович в издательстве ПЛСР «Революционный социализм» выпустила брошюру «Послеоктябрьские ошибки», в которой резко критиковала комбеды и красный террор.

Анархисты решительно разделились на сторонников и противников Советской власти еще в период заключения Брестского мира. Одни из них, признав необходимость мер, принимаемых большевиками для спасения революции, пошли по пути сотрудничества. Другие — готовились к борьбе, создавая отряды «черной гвардии». В прифронтовых городах Курске, Воронеже, Екатеринославле анархисты выступили с оружием в руках. В Москве участились налеты на богатые особняки. Весной 1918 года большевики провели крупные операции в Москве, Петрограде, Воронеже, Вологде, Самаре, Саратове, Смоленске, Тамбове и других городах по разоружению анархистов. Тем самым Советское правительство показало, что может говорить силой с представителями как правого, так и левого крыла анархистского фронта.

Осенью 1918 года логика классовой борьбы поставила анархистов перед дилеммой: принять большевистские реформы государственного строительства или встать на путь вооруженного сопротивления. Разгромив основные силы московского подполья, ВЦИК в 1919–1920 годах ликвидировал оставшиеся в других городах группы анархистов. Однако среди анархистов были руководители, которые с пониманием относились к Советской власти (А.А. Карасин, Я.А. Фурманов и др.). Эта группа «советских анархистов» стала активно помогать большевикам укрепляться.

Около двух месяцев Спиридонова снова была в гуще событий: выступала перед рабочими, редактировала партийный журнал «Знамя». Теперь левые эсеры стали относиться к большевикам так же, как сами большевики относились в 1917-м к Временному правительству и к демократическим социалистам. Они объявили себя совестью революции, неподкупной альтернативой режиму оппортунистов и сторонников компромисса. По мере уменьшения влияния большевиков в среде промышленных рабочих, левые эсеры становились для них все более опасными соперниками, ибо взывали к тем самым анархическим и разрушительным инстинктам российских масс, на которые большевики опирались, пока шли к власти, но, получив власть, стремились всячески подавить… По сути, «левые эсеры апеллировали к тем группам, которые помогли большевикам захватить власть в октябре и теперь почувствовали, что их предали».

Марусе суждено было пережить еще одну потерю. Прош Прошьян осужденный и отправленный в ссылку, по дороге заболел тифом и умер.

Сознавала ли она, что время дискуссий миновало? Или рассчитывала на свой авторитет? Нет, Маруся понимала всю опасность своего положения. Близким она не раз говорила: «У меня есть предчувствие, что большевики готовят какую-то особенную гадость. Объявят, как Чаадаева, сумасшедшим, посадят в психиатрическую клинику — вообще что-нибудь в этом роде».

Действительно, ВЧК действовала все более резко. Вскоре после возвращения Дзержинского Свердлов попал в негласную опалу. Его отсылали из Москвы то в одну, то в другую командировку, пока испанка или загадочное столкновение с рабочими в Орле не свело его в могилу. Петерс тоже лишился места заместителя председателя ВЧК и получил назначение подальше от столицы. Не обременял себя какими-либо нормами права, Дзержинский требовал привилегии самостоятельно уничтожать врагов: «Право расстрела для ЧК чрезвычайно важно», — настаивал Феликс Эдмундович. Нарком юстиции Штейнберг одиннадцать раз ставил на обсуждение вопрос о деятельности ВЧК. Суть конфликта большевиков и левых эсеров заключалась в стремлении последних ограничить репрессивную активность ВЧК, что наталкивалось на сопротивление В.И. Ленина. Вождь мирового пролетариата хотел иметь «собственного Фукье-Тенвиля», такого же безжалостного, как генеральный прокурор времен французской революции, который отправил на эшафот французскую королеву, издевался над ней во время ее судебного процесса, ежедневно посылал на казнь самых знаменитых и высокопоставленных людей Франции. На одном из заседаний СНК во время спора с Лениным о компетенции ВЧК И. Штейнберг вне себя воскликнул: «Зачем тогда нам вообще комиссариат юстиции? Давайте назовем его честно „комиссариат социального истребления“, и дело с концом!»

Не только не вполне надежные левые эсеры возмущались самовластием ЧК. Нарком юстиции Николай Крыленко много позже отмечал: «ВЧК страшен беспощадностью своей репрессии и полной непроницаемостью для чьего бы то ни было взгляда». В 1925 году Крыленко обратился в политбюро: чекисты превышают данные им полномочия, не передают дела арестованных в суд, а выносят приговоры внесудебным путем — через особое совещание. Он предложил передать органы госбезопасности в наркомат юстиции, чтобы чекисты были под контролем юристов.

21 февраля 1918 года Совнарком утвердил декрет «Социалистическое Отечество в опасности!» Он грозил расстрелом как внесудебной мерой наказания «неприятельским агентам, германским шпионам, контрреволюционным агитаторам, спекулянтам, громилам, хулиганам». «Железный Феликс» следовал принципу: политическая целесообразность важнее норм права.

На свободе Маруся пробыла недолго. 18 февраля 1919 года ее вновь арестовали. В этот раз никакого снисхождения не было. Из письма А. Коллонтай, хлопотавшей за Спиридонову Дзержинскому, Свердлову и Каменеву, известно, что ее держали в ужасных условиях — в караульном помещении Кремлевской казармы, в холоде, в махорочном дыму, шуме и гаме; уборная была общая с солдатами. Каменев признавал, что условия возмутительные, но помочь не брался.

Находясь в заключении, Спиридонова не раз пыталась связаться с «волей», с товарищами по партии. Она писала письма и через освобождаемых из-под ареста левых эсеров или своих, как ей казалось, распропагандированных охранников, направляла их по известным ей конспиративным адресам. Письма эти, как правило, попадали в ВЧК, где после тщательного анализа часть из них отправлялась по указанным Спиридоновой адресам, а другие использовались против нее при ведении следствия. В письмах этих, находящихся при следственных делах, излагаются ее взгляды на политику советской власти и партии большевиков, а также рассматривались вопросы о положении рабочего класса, крестьянства, о нарушениях прав человека в Советской России и обсуждались другие острые моменты того времени. В «Открытом письме ЦК партии большевиков» она обвинила своих противников в уничтожении власти Советов, власти трудящихся, осудила «красный террор»: «Вы скоро окажетесь в руках вашей чрезвычайки, вы, пожалуй, уже в ее руках. Туда вам и дорога», назвала политику Ленина, Свердлова, Троцкого «подлинной контрреволюцией».

В начале 1919 года из тюрьмы в Киеве, где она содержалась после покушения на генерала Эйхорна, была освобождена Ирина Каховская. Узнав по прибытии в Москву подробности преследований левых эсеров, она написала открытое письмо председателю Верховного Революционного трибунала Карлу Данишевскому: «Мне лично пришлось клятвенно убеждать германских солдат, указывавших мне на ужасы большевистского режима, в неправде всего того, что печатали о вас в их немецких газетах и что, как я теперь лично убедилась, является бледным отголоском того ужаса, который вы творите в действительности. Приехав в Москву, я застала почти всю Московскую организацию в тюрьме: остатки ее с трудом собирали силы. Все доходившие до нас из буржуазных и монархических газет вести о разгроме крестьянских восстаний, о вашей чудовищной аграрной политике, о Петроградских событиях (расстрел матросов, вышедших на мирную демонстрацию под левоэсеровскими лозунгами), о вашем политическом и моральном разврате и палачестве — я и мои товарищи по работе отметали с презрением как злобную клевету врагов против наиболее могущественной в России, истинно социалистической партии <…>. Ненавистью к вам залита сейчас уже вся Украина: там темнота народа отождествила вас с евреями, и за ваши чудовищные дела, за неистовства ваших чрезвычаек расплачивается ни в чем не повинное еврейское население <…>. Получив возможность отправить письмо М.А. Спиридоновой, я написала ей о своих сомнениях как ответственному представителю партии и моему личному другу. Письмо попало в ваши руки <…>. Я убедилась в том, <…> что спасти революцию может лишь уничтожение вашей диктатуры и передача власти в руки Советов, свободно избранных трудящимися <…> …После самого критического и тщательного анализа работы Партии Левых с.-р. я убедилась, что все, что вы пишите и говорите о ней, сплошная клевета <…>. Я лично считаю за честь бороться в ее рядах и нести ответственность за все ее выступления. Письмо это будет опубликовано в нашей печати».