Вячеслав Тихонов(Тот, который остался!) - Захарчук Михаил

Надо сказать, что в своем стремлении разрушить надоевшие стереотипы экранной физиогномики той поры Ростоцкий был не одинок. Примерно за два года до «Дело было в Пенькове» режиссер Иосиф Хейфец выпустил картину «Большая семья», где рабочего паренька сыграл Алексей Баталов с классической интеллигентской внешностью. Оказалось, что столь парадоксальный подход к выбору актеров приводит в конечном итоге к поразительным результатам, создает ошеломительную убедительность образов.

В данном конкретном примере обыкновенная с виду сельская драма вдруг стала как бы вдвойне притягательной. Да, в ней обнаруживалась привычная узнаваемость через любовный треугольник с пришлой разлучницей. Но это были реалии, лежащие на поверхности. Другие, глубинные мотивы, скрытые в картине, выводили ее на прорывной, на самом деле революционный масштаб, доказывали, что «Дело было в Пенькове» — отнюдь не рядовой фильм. Сейчас ему уже далеко за шесть десятилетий, но зрительской любви он не теряет.

Такой секрет одной только типологией сюжета объяснить крайне затруднительно. Да, конечно, в картине устарели многие бытовые детали. Сверхнаивными выглядят грезы героев о научно-технической революции в сельском хозяйстве. Горбатые трактора, движущиеся по бескрайним полям сами собой, без трактористов, видятся нам теперь столь же неуклюжими, нелепыми, как и обещания Никиты Сергеевича Хрущева о создании материально-технической базы коммунизма ровно через двадцать лет.

Но вот характер председателя в исполнении Владимира Ратомского нисколько не устарел. Да и правдивые подробности тогдашнего деревенского, весьма убогого быта нас до сих пор волнуют. Ведь они показаны вовсе не в осуждение людям, живущим тогда и там, а просто как факт. Равно как продолжает нас задевать та диковатая простота отношений, которая городскую Тоню просто шокирует. Все это в фильме не клеймится, не осуждается и не отрицается. Мы просто видим то, что было. Как и застенчивую красоту русской природы, ее спокойное и вместе с тем космическое величие.

Ради этого режиссер не просто сломал кинематографический стереотип общего представления о деревне и колхозе, но и как бы «раскавычил» многие понятия, обретшие к тому времени вульгарный, почти ругательный смысл. Ради этой воистину революционной цели Ростоцкий наделил утонченной красотой в первую очередь деревенских Матвея и Ларису, а уже потом — горожанку Тоню.

Хотя, если по большому счету, то революционная новизна главного героя заключается не только в его впечатляющей наружности. Морозов по самой своей сути — свободный человек, личность, если можно так сказать, новой формации. Это не просто борец за собственные права, что в период оттепели стало отличительной чертой многих литературных и экранных персонажей. Он свободен по природе, по своему менталитету. Многие его поступки: выравнивание шкворня, пародия на заезжего лектора, скоропалительная, почти фарсовая женитьба, даже добыча гвоздей, не говоря уже о заточении самогонщицы, продиктованы именно внутренней свободой. Его напарнику, «штатному передовику» Васе Зефирову, которого хорошо сыграл Юрий Медведев, никогда, ни при каких условиях не достичь такой свободы и раскованности.

О том, как работал режиссер Ростоцкий с главным героем Тихоновым, у моего уважаемого читателя уже есть определенное представление.

А вот как отзываются о совместной работе при съемках картины другие действующие лица.

Светлана Дружинина:

«Многие считали, что у нас со Славой Тихоновым в тот период случился бурный роман. Глупость полная. Мы даже не были с ним знакомы, хотя во ВГИКе учились у одних преподавателей, только в разные годы. Красив он был сумасшедше. Только я это уже потом осознала. А тогда мы просто работали, вкалывали до седьмого пота. Я счастлива, что судьба свела меня с Ростоцким, и невероятно ему благодарна. Он научил меня тому, чему не учат в институте. Он был человеком военной закалки. На войне он потерял ногу, будучи совсем молодым парнишкой. Потом он был невероятно рискованным режиссером. У него было какое-то удивительное чутье на то, чтобы выбирать артисток.

Когда он мне предложил пробы в «Дело было в Пенькове», для всех это был полный шок. Я — девочка, окончившая балетную школу Большого театра, училась всего один год на актерском факультете. Меня били палками по ногам, потому что я ходила по первой позиции, а не как все нормальные люди. Поэтому это был общий шок. Нужно отдать ему должное, он научил меня не только риску брать молодых никому не известных артистов, но и удивительно тщательной работе с ними».

Майя Менглет:

«Для меня съемки в фильме «Дело было в Пенькове» — первые в жизни. Я поехала на студию Горького с таким модным на то время деревянным чемоданчиком с железными уголками. Шли пробы. Помню, Вячеслав Васильевич Тихонов пробовался с какой-то актрисой. А я так на своем чемоданчике пристроилась у стеночки и во все глаза стала пялиться на то, что там происходит.

Потом режиссер Ростоцкий сказал: с тобой пробы делать не будем. Дескать, я видел, как ты реагируешь, как ты непосредственна и как ты, так сказать, наивна в чем-то, что это именно, мне показалось, что ты именно та Тоня, которая должна быть у меня в картине.

Но дальше пошли сплошные сложности. Как раз в то время я репетировала с Олегом Ефремовым роль в дипломном спектакле. Роли были настолько разными, что я порой не успевала перестраиваться.

Прихожу на репетицию, а Ефремов говорит:

«Майя, что с тобой? Ты почему такая скованная? Куда девалось все то, что мы вчера с тобой нашли?»

А на киносъемке уже Ростоцкий говорил:

«Майя, да что ж ты сегодня такая вся раздерганная?»

Но он верил в меня и благодаря только ему ко мне пришел очень большой успех. В самом лучшем сне я не могла ожидать такого успеха. Моего отца, народного артиста СССР Георгия Менглета часто спрашивали: а вы, случайно, не родственник той знаменитой Майи Менглет?

Ну я, немножко обладающий юмором человек, понимала, что кино приносит шквал славы. Но это не значит, что ты уже маститый актер и можешь задирать нос. Слава богу, что первый мой успех в кино не вскружил мне голову, не искалечит всю дальнейшую мою судьбу».

Николай Доризо, поэт:

«Помню, когда я написал «Огней так много золотых…», никто из композиторов не хотел сочинить музыку на эти стихи. Мне говорили, что песня эта аморальная, ну как можно полюбить женатого?! Поэтому я вовсе не вспомнил про этот текст, когда приступил к работе над фильмом. Мы уже написали с композитором Кириллом Молчановым «От людей на деревне не спрятаться».

И вот однажды, когда съемки фильма уже закончились, я проснулся около пяти часов утра, как будто кто-то толкнул меня в бок. Ведь «Огней так много золотых…» словно специально написана для фильма!

В тот же день я встретился с Кириллом Владимировичем. Он тоже сначала повозмущался, мол, поздновато ты пришел, а потом сел за фортепиано и тут же заиграл мелодию. Мы оба пришли в восторг и в таком состоянии поехали на Киностудию имени Горького, чтобы показать песню режиссеру Станиславу Ростоцкому. Выслушав нас, Ростоцкий сказал, что песня, конечно, хорошая, но съемки завершены и фильм ему уже не принадлежит.

А через день раздался звонок директора киностудии:

«Что вы за песню написали? Вся студия ее поет. Хотя бы мне напели».

Уговаривать нас с Кириллом не пришлось.

Причем мы даже не успели допеть, как директор, прервав нас, воскликнул:

«Волей, данной мне Богом и ЦК, переношу сроки сдачи фильма».

Специально для этой песни был доснят сюжет. Так она, словно человек, вскочивший на ходу в уходящий трамвай, попала в кинофильм».

Как-то Родион Константинович Щедрин рассказал автору сих строк такую историю. В 1963 году он поехал отдыхать на курорт «Курпаты», что на Черном море. Там его почти в приказном порядке заставили ознакомиться с «Памяткой для отдыхающих». С педантизмом, присущим всем инструкциям такого рода, в ней указывалось, что обязан делать отдыхающий, что делать не должен, что ему не разрешается и не предоставляется. Это был образчик догматической строгости и скуки казарменного режима. В соответствии с тем документом отдыхающему по уставу казенного учреждения все запрещалось, он ни на что не мог рассчитывать и становился заложником крепкой сплоченной бюрократической системы. Отдых, прямо говоря, превращался таким вот образом в тяжелое, изнурительное занятие, пережить которое с легкостью не всем было под силу.