Михаил Ульянов - Марков Сергей Николаевич

А что касается наших, советских людей за границей — это вообще особая даже не статья, а поэма, целая эпопея! У каждого было своё, но в главном — общее, схожее. Однажды мы собрались с Аллой Петровной и Ленкой отдыхать в Болгарию, Румынию и Италию. Мне сказали, что можно обменять в поездку немного денег. Я записался и пошёл к министру финансов Гарбузову.

— Опять к министру?

— Ниже ничего не решалось. Он выслушал внимательно, чаем угостил с пряниками. Встал, нервно зашагал по огромному министерскому кабинету, похрустывая затекшими в министерском кресле суставами. Михаил Александрович, говорит, дорогой вы наш народный артист! Я всей душой! Но не имею права, понимаете, дать больше ста долларов!

— Министр финансов шестой части земли…

— Это, говорит, самый-самый максимум, поверьте, дорогой вы наш человек! Сто — ни центом больше! Вон Сергей Аполлинариевич Герасимов тоже Герой Социалистического Труда и тоже просит — а я ему тоже больше ста ну никак не могу.

— Фантастика! Притом что и его, и ваши картины шли по всему миру и собирали миллионы долларов.

— Зато нас отпустили всей семьёй, что было тогда величайшим исключением. Могли ведь там… где-нибудь здесь, — Ульянов кивнул в сторону береговых огней, — и остаться. Денег не давали, давали такие боны. На день столько, что можно было выпить маленькую чашечку кофе и булочку съесть, а что потом — неизвестно. Я позвонил знаменитому болгарскому актёру, — а до этого мы были там на гастролях, появилось много друзей нашего положения, известности, пили, обнимались, — японский бог, говорю, что ж у вас за страна такая?!. Туристы из Чехословакии, ГДР, Польши приспособились, кофе свой, из дома привезённый, брали, просили только кипяточку. И мы так же решили позавтракать. Вдруг подходит официант и говорит: запрещено! Я человек вообще-то уравновешенный, а тут вышел из себя: что, горячей воды вам жалко, братушки грёбаные, ети вашу мать!.. В конце концов помогли тамошние народные артисты… Кстати, мы «Бег» снимали у братушек.

— Не в Стамбуле? А я-то вознамерился там вас пофотографировать на месте съёмок…

— Нет, в Стамбуле только общие планы. А всю туретчину — в Пловдиве. Потому что турки запросили слишком большие деньги. Но смешно мы снимали «Бег» здесь, во Франции, в Париже. Мы приехали со своими консервами, пирожками, кастрюльками, кипятильниками — как обычно. И вот снимаем сцену с клошарами под мостом. А режиссёр Володя Наумов не столько о съёмках думает, сколько убивается: они же меня разорят, меня в долговую яму посадят, я всё время вожу этих проклятых клошаров в рестораны, притом в хорошие!.. А так у них принято: объявляют часовой перерыв — продюсер по контракту должен кормить массовку…

— Это реальные были клошары, не подстава?

— Смотри, вот он! — подался Ульянов вперёд, вцепившись, точно альпинист, взглядом в поднимающуюся из воды скалу Иф.

Сердце моё заколотилось, вспоминая детские мечты и клятвы. «Монте-Кристо, Монте-Кристо, свет мальчишеских сердец…» — зазвучало во мне отцовское стихотворение. Вот он, замок, на голой скале, с мрачными стенами, круглыми дозорными башнями, винтовыми лестницами, переходами. Он оказался, конечно, не таким мрачным, зловещим, как я себе представлял, и по крайней мере раз в десять меньше размером. «Мерседес» пришвартовалась к причалу, мы поднялись по крутой лестнице на скалу, купили в кассе билеты и через турникет вошли в шато д’Иф.

Вот сводчатая темница, где герой многих поколений мальчишек сидел, а вот лаз в стене, который прорыл аббат Фариа, надеясь, что выберется на свободу. Согнувшись, едва ли не на четвереньках вслед за компактненькими японцами, всё подряд фотографировавшими, мы с Михаилом Александровичем пробрались к аббату — его темница ещё меньше, темнее и холоднее. А вот отсюда бросили мешок в море, думая, что в нём труп старика. Я высунулся, посмотрел вниз и почувствовал укол разочарования, потому что голова, как в детстве, когда смотрел со скалы глазами стражников, не закружилась. Но это ли не естественно? Правда искусства не есть правда жизни.

В магазинчике на площадке продавались сувениры — брелки, ручки, настенные термометры, кожаные закладки для книг в виде персонажей бессмертного романа Александра Дюма.

— Я мальчишкой мечтал быть графом Монте-Кристо, — признался я. — Таким же богатым и так же всем предателям и трусам мстить… А вы?

— Мне думается, не очень русская эта черта — такое вот выношенное, неослабевающее, навязчивое желание мстить.

— Русский бы простил? Может, в этом и секрет бед наших?

— Может быть, в том числе и в этом секрет. Не знаю.

— Русский Монте-Кристо — вышло бы гениально… Согласились бы сыграть графа?

— Я актёр.

С моря я в последний раз оглянулся на замок Иф. И понял, что прощаюсь с графом Монте-Кристо. Слишком близко оказался замок от берега (а у Дюма герой плыл, плыл, плыл) — рукой подать.

— Да, так на чём мы прервались? — спросил Ульянов, когда «Мерседес» была на полпути к Марселю.

— На парижских клошарах. Они настоящие были?

— Абсолютно настоящие. Ночевавшие там же, под мостом у Нотр-Дам. Режиссёр Наумов их в ресторане на набережной с видом на Сену потчевал. А мы с Алёшкой Баталовым, пуская слюнки, открывали привезённые из Москвы шпроты, резали на газетке копчёную колбасу…

— Ха-ха-ха! Два народных артиста СССР — зато есть что вспомнить!

— Поселили нас в самом, наверное, дешёвом отеле Латинского квартала с гордым названием «Бонапарт». В номере большая двуспальная кровать, биде и окно, влепляющееся в глухую стену, больше ничего. Содержала гостиницу пожилая семейная пара и их дочь, тоже не первой молодости.

Достали мы из чемоданов привезённую снедь, у меня с собой были домашние пирожки, шанежки, прочие вкусности, ну, думаем, вскипятим чайку, попируем. Включаем кипятильник — вырубается свет на всём этаже. Пойдём ко мне, говорит Баталов, — он жил этажом ниже. Спускаемся, включаем — тот же эффект. Короче, обесточили мы эту гостиничку со своим мощным советским кипятильником напрочь. Спускаемся вниз, силь ву пле, говорим, в языках-то не сильны, мадам, помогите. Дочь хозяев, Мария, некрасивая, измождённая, видать, ночными посетителями, посмотрела на нас двоих с неким странным, загадочным для нас тогда пониманием и с некоей даже почему-то брезгливостью, ушла и вынесла тазик и кувшинчик для подмывания… Попили мы, в общем, чайку.

— Ну а сами съёмки «Бега» в Париже чем запомнились?

— Тем, что мы ходили, снимая в разных точках, где не было видно машин, реклам и другой современности, а ходил я в драных подштанниках…

— Тех самых, в которых к Парамону Ильичу Корзухину пришли? Как сейчас помню знаменитый диалог Парамона с генералом Чарнотой: «Мы с вами пили брудершафт?» — «Да раз встречались, так уж, наверно, пили». — «Вы, кажется, в кальсонах?.. Вы, генерал, так и по Парижу шли, по улицам?» — «Нет, по улице шёл в штанах, а в передней у тебя снял…» В тех самых кальсонах разгуливали по Парижу?

— Тех самых, — ответил Ульянов, терпеливо выслушавший цитату. — И никому в Париже дела до этого не было.

— А ведь в пьесе у Булгакова вообще не было сцены с клошарами под мостом. И мостов никаких, а весь Париж был обозначен Михаилом Афанасьевичем, ни разу, как Пушкин, за рубеж не выезжавшим, скуповато: «Осенний закат в Париже». И всё. Режиссёры, что, придумали клошаров под мостом, чтобы съездить туда и вас вывезти?

Ульянов пожал плечами.

— Предлагаю, Михаил Александрович, продолжить тему в Константинополе, то бишь в Стамбуле. «Бег» — одна из любимых моих картин. Уникальная! В том смысле, что пьеса, на мой взгляд, далеко не «Гамлет», не «Гроза» и не «Дни Турбиных» того же Булгакова…

— Да?

— Но игра актёров, ваша, Евстигнеева, молодого Дворжецкого, поднимает пьесу на шекспировский уровень! Это не лесть, поверьте! Продолжим в Константинополе, обещаете?..

— Посмотрим. Сейчас мы в Марселе, хочу напомнить.

— Наполеон? Скажите, а вообще-то кому первому, вам или Анатолию Эфросу, принадлежала идея поставить «Наполеона Первого»?