Знакомьтесь, Черчилль - Маккей Синклер

Черчилль относился к тем, кто с увлеченностью наблюдал, как великие державы занимают свои позиции: Австро-Венгрия против Сербии, Германия с Австро-Венгрией, Россия с Сербией. Что касается Британии, за несколько лет до этого неуклонно растущая мощь Германии породила в стране волну параноидальной популярной беллетристики, в частности шпионских триллеров Уильяма Ле Кё. В них обычно рассказывалось, как в британские деревни и небольшие городки проникают злобные прусские агенты, чтобы, устраивая там диверсии, загнать британцев в хаос. Правление кайзера изображалось как уникальное по своей жестокости намерение захватить власть и земли с помощью разных подлых уловок и психопатического насилия.

В реальной жизни эти страхи были сфокусированы в основном на целях Германии в отношении Франции. В Британии же были те, кто рекомендовал сохранять нейтралитет. А поскольку Черчилль в их число явно не входил, некоторые даже в те времена считали его кровожадным поджигателем войны.

Черчилль признавался жене Клементине в письме от 28 июля 1914 года: «Все движется к катастрофе и краху. Я же полон воодушевления, в отличном настроении и счастлив. Разве это не ужасно — так себя чувствовать? Подготовка к войне наполнена для меня каким-то отвратительным очарованием. Я молю Бога простить меня за такое пугающее легкомыслие. Но я сделал бы ради мира все, что в моих силах, и ничто не заставило бы меня ошибочно нанести удар: я не чувствую, что мы на своем острове действительно ответственны за эту волну безумия, захватившую умы христианского мира…»

Что касается непонятного, ужасающего ликования, то смущенное признание Черчилля интересным образом перекликается со словами другого писателя — полной его противоположностью. Стефан Цвейг — австрийский литератор, проповедник мира, в определенном смысле самый наглядный пример тонкой душевной организации всех европейцев. По мере того как страны одна за другой объявляли друг другу войну, Цвейг, не веря своим глазам, наблюдал, как его друзья в Бельгии начинают демонизировать немцев. В Вене он видел «безудержное опьянение, в котором алкоголь смешивался с радостью самопожертвования, жаждой приключений… древней магией транспарантов и патриотических речей… Признаюсь, при первом массовом проявлении подобных чувств в них и правда было что-то прекрасное, вдохновляющее, даже соблазнительное».

В этом смысле ожидание войны, носящееся в воздухе, ощущается еще острее, словно дыхание революции. Грядут перемены; предчувствуя это, невозможно не испытывать волнения и возбуждения.

Находясь в Англии, как некоторым могло показаться, на периферии грядущих потрясений, Черчилль не мог скрыть эту нервозную, неистовую энергию. Так в нем проявлялся империалист, который уже воевал в Индии и Африке и у которого, судя по всему, сохранились юношеское рвение и жажда конфликта. Его максимальная бдительность, готовность к действиям и очевидный энтузиазм, должно быть, смотрелись вульгарным контрастом мрачному видению министра иностранных дел сэра Эдварда Грея, который считал, что «во всей Европе гаснет свет».

В последующие годы многие другие люди — коллеги, враги, друзья — считали «счастливое лицо» Черчилля, как его описала миссис Асквит, свидетельством воинственности этого человека. Но были и другие, кто видел реальность более тонко, среди них — Клемент Эттли, оппонент Черчилля и лидер Лейбористской партии, а затем заместитель премьер-министра в коалиционном правительстве во время Второй мировой войны. Кроме того, было много женщин, которым Черчилль время от времени демонстрировал свою более уязвимую сторону. Марго Асквит считала, что обнаружила в нем сломанный моральный компас. Однако это, конечно, не так: на самом деле Черчилль выучил суровые уроки жизни, смерти и потерь еще в детстве.

Уум. Элизабет Эверест, 1879–1889 годы

[9]

Уинстон Черчилль родился — по свидетельствам, на несколько дней раньше срока — в Бленхеймском дворце 30 ноября 1874 года. Схватки у его матери начались неожиданно, в разгар бала. Ходят легенды, будто она родила его в одной из десяти уборных дворца. Его отцом был политик и дипломат лорд Рэндольф Черчилль, третий сын герцога Мальборо. Его мать, Дженни Джером, в прошлом редактор журнала, происходила из семьи американских финансистов. Как это было принято в семьях высшего сословия, для ребенка сразу наняли няню. Уинстон только начал ходить, когда семья переехала в Дублин. Там лорду Рэндольфу предстояло стать секретарем своего отца, герцога Мальборо, вице-короля Ирландии.

«Ты ничего не смыслишь в денежных вопросах, мой милый малыш», — сказала Черчиллю его няня, миссис Элизабет Эверест, когда он еще был милым малышом.

Он тогда задумал обменять набор для ремонта велосипеда на нечто куда более беспокойное: собаку. Впрочем, у няни не было ни того, ни другого. «Да и на что тебе этот бульдог, — с напором спросила она, — или ты хочешь, чтобы мы все вечно тряслись за свою жизнь?»

На самом деле в их отношениях все было ровно наоборот: как раз Элизабет Эверест вечно беспокоилась о жизни и благополучии маленького Уинстона. С самого начала она защищала своего воспитанника и продолжала делать это до тех пор, пока смерть не настигла ее двадцать лет спустя. Эта женщина показала Уинстону гораздо больший мир, чем тот, который он знал. И именно к ее миру стремилось все его юное естество.

Она рассказывала ему о своем домике в Кенте и о том, что это лучшее из всех графств. Она говорила, что «столица Кента — Мейдстон», а в окрестностях этого города растет много «клубники, вишни, малины и сливы». Эти слова запечатлелись в его сознании на долгие годы. Впоследствии он поселился в доме своей мечты — Чартвелл-хаусе, — посреди заросших садами долин этого райского, волшебного графства.

Как любой ребенок, маленький Уинстон Черчилль страстно жаждал любви. Но ему в ней было отказано. Отец, казалось, отталкивал его; во всяком случае, лорд Рэндольф относился к сыну с пугающим безразличием. А по самым диким слухам, все его человеческие чувства были уничтожены жидким серебряным ядом ртути, которую он принимал, лечась от сифилиса.

Благородное происхождение Черчилля никак не могло восполнить отсутствие заботы и внимания в его жизни. Его мать, Дженни, хоть и была более добра к сыну, все равно как будто отсутствовала. Ее внимание по большей части занимали охотничьи балы и светские ужины. «Моя мать всегда виделась мне сказочной принцессой, — писал Черчилль в автобиографии. — Она сияла для меня издали, словно “вечерняя звезда”. Я очень любил ее, но на расстоянии».

До пяти лет мальчик жил в мире огромных, темных, пронизанных сквозняками особняков и резких, презрительных слов. Его убежищем была большая детская; любимыми игрушками — модель парового двигателя и волшебный фонарь со слайдами. Насыщенные цвета во тьме наполняли его воображение.

Единственным центром человеческого тепла и внимания для него стала Элизабет Эверест; как уже было сказано, ее наняли для воспитания малыша вскоре после его рождения в 1874 году. Именно ей маленький Черчилль «изливал [свои] многочисленные проблемы». Миссис Эверест было тогда около сорока пяти лет (в старомодной манере ее называли «миссис», хоть она никогда не была замужем). На фотографии мы видим даму в теле, одетую почти во все черное, в стиле королевы Виктории, с тенью улыбки на лице.

У них с маленьким Черчиллем случались разные приключения, но пока мальчик впитывал то, что казалось ему огромным миром Феникс-парка в Дублине, няня не могла скрыть своего страха. В конце концов, юный Уинстон был внуком администратора британских колоний. «Моя няня миссис Эверест очень переживала по поводу фениев [10], — вспоминал позже Черчилль. — Как я тогда понял, это были очень скверные люди, и не существовало предела тому, что они могли устроить в случае своей победы. Однажды, во время прогулки верхом на ослике, нам показалось, что мы видим приближающуюся к нам длинную темную процессию фениев. Теперь я уверен, что это была стрелковая бригада, двигавшаяся походным маршем. Но тогда мы изрядно заволновались, особенно ослик, который начал брыкаться. Он сбросил меня на землю, и я получил сотрясение мозга. Таким было мое первое знакомство с ирландской политикой!»