Безбилетный пассажир - Данелия Георгий Николаевич

Когда дядя Сандро приезжал в Москву, то останавливался у нас. Но сейчас у нас на кухне сидят бывшие политзаключенные… И мне уже не хочется, чтобы дядя Сандро остался: только что я слушал, как надзиратели издевались в лагерях над невинными людьми. Неужели и он такой?

Я предупредил дядю Сандро, какие у нас гости.

— Ладно, — сказал дядя Сандро. — Я в гостинице остановлюсь. Вечером позвоню.

«Ну и хорошо, что он ушел», — подумал я и вернулся на кухню.

— Кто приходил? — спросила мама.

— Дядя Сандро.

— И где он?

— Ушел.

Разговор на кухне — все еще про лагеря. И тут писатель сказал, что очень многое в лагере зависело от начальника. Не все из них были сволочами: был у него начальник лагеря — порядочный мужик. Делал все, что было в его силах, чтобы создать приемлемые условия.

— Полковник, грузин. Галакишвили фамилия.

Это была фамилия дяди Сандро.

Сначала я обрадовался, а потом мне стало стыдно: я-то его, по существу, даже в дом не впустил. Вечером рассказал об этом отцу.

— Шкет, тебе повезло. Ты еще гурьевской каши не ел, — сказал отец.

Вернулись из Тбилиси Леша и Фердинанд Шалвович. Леша в бурке и папахе, а Фердинанд с презентом для меня: три дирижерские палочки (одну он достал в Тбилисском оперном театре, а две — из сандалового дерева — ему сделали по образцу на мебельной фабрике). Он вручил подарки и спросил у Мананы — теперь-то можно меня пригласить пообедать? Манана опять отказала.

Когда мы остались одни, я сказал:

— Леша, я тут подумал… А что, если наш герой не со стройки приехал, а из тюрьмы убежал? Это уже драматургия, напряжение хоть какое-то будет.

— Это тебе Витька Конецкий проболтался?

Оказывается, на самом деле все так и было. Рассказ Леша написал о себе. Он попал в тюрьму за хранение огнестрельного оружия (у Леши был пистолет, который остался после отца, и кто-то на него донес) и сбежал только для того, чтобы увидеть любимую девушку. И приехал в Гагры, где она была на спортивных сборах. Девушка не знала, что его посадили и он в бегах, и Леша ей ничего не сказал. Когда сборы кончились, Леша сам, добровольно, вернулся обратно в лагерь. Был суд, и ему добавили срок.

— Давай так и напишем.

— Ага. Герой советского фильма — беглый каторжник. Кто это пропустит? — сказал Леша. — Гия, я тоже подумал. Тебе нужен другой сценарист. И делайте с рассказом что хотите. А я — пас! Мне вообще этот рассказ уже осточертел. Я его написал, его напечатали — и баста! Я рыбак. Уйду в море треску ловить.

Все стало ясно — сценарий мы не пишем. Пора возвращаться.

Между прочим. По Лешиному рассказу можно было снять неплохой фильм: там была мысль, хорошие диалоги… Да и снимать не в Баренцевом, а на курорте. И Пырьев поддерживал…

Но я могу снимать только такой фильм, который хочу посмотреть сам.

У меня два кота — кот Афоня и кот Шкет. Сейчас я это пишу, а они дрыхнут — один в кресле, другой на диване. Потому что они так хотят. А когда захотят, уйдут на кухню. Но только когда сами захотят, потому что котов невозможно заставить делать то, чего они не хотят.

Так и я. Если мне неохота смотреть этот фильм, то никто — даже я сам — не может заставить меня его снимать.

В Москве прямо из аэропорта мы с Лешей отправились на «Мосфильм» виниться перед Пырьевым. Пришли, доложили: не получается со сценарием. Пырьев без интереса выслушал и послал нас в бухгалтерию отчитываться.

За время нашего отсутствия Пырьев ушел от своей жены актрисы Марины Ладыниной к актрисе Элеоноре Скирде. Коммунистическая партия ему этого не простила, и его сняли с секретарей. И теперь ему было не до нас.

Так потихоньку все и заглохло.

Когда мы сняли «Сережу», нам с Таланкиным стали предлагать все сценарии с участием детей. А сейчас, когда я вернулся из Гагр, мне в объединении вручили сценарии о моряках — штук семнадцать, еле донес. Сижу, читаю с утра до ночи.

Тогда я был еще неопытный, читал сценарии от начала до конца. Позже, когда стал художественным руководителем комедийного объединения и мне стали присылать комедийные сценарии со всего Советского Союза (почему-то советские граждане очень любили писать кинокомедии), я научился читать быстро, по диагонали. Но и это не спасало: авторы звонили и спрашивали о впечатлениях. Я говорил, что не подходит. Спрашивали — почему. Я объяснял. Они просили о личной встрече. Я увиливал. Тогда они вылавливали меня у «Мосфильма» и у моего дома. Я опять объяснял, почему сценарий не подходит. Тогда авторы писали на меня жалобы — в дирекцию «Мосфильма», в Госкино, в ЦК, в ООН, а один даже в КГБ написал. И оттуда позвонили директору «Мосфильма» и попросили внимательно разобраться. Название того сценария я не помню, но одну страничку (начало) я сохранил. Перепечатываю дословно.

«Светит солнце, в небе поют жаворонки, тяжелыми спелыми колосьями колосится золотая рожь. Неровный звук шагов. Поскрипывают ботинки не нашего пошива. По дороге идет шпион. Издалека доносится песня и шум мотора. Шпион прислушивается. Из-за поворота выезжает грузовик. В кузове стоят колхозники. Поют: „Догоним Айову, перегоним Айову и по мясу, и по молоку“. Грузовик с румяными и счастливыми советскими колхозниками проезжает мимо предателя Родины и скрывается за поворотом. Шпион замер. Звучит внутренне тревожная музыка. И вдруг раскаяние молнией пронзило его. „Господи! — восклицает шпион, — прости меня, грешного!“ Падает на колени, плачет и целует родную землю».

Пришел Гена Шпаликов, принес бутылку шампанского в авоське и сказал, что придумал для меня классный сценарий. И рассказал:

— Дождь, посреди улицы идет девушка босиком, туфли в руках. Появляется парень на велосипеде, медленно едет за девушкой. Парень держит над девушкой зонтик, она уворачивается, а он все едет за ней и улыбается… Нравится?

— И что дальше?

— А дальше придумаем.

Гена поставил на стол бутылку шампанского, достал из серванта бокалы. Шампанское было теплым, и, когда Гена открывал, полбутылки вылилось на свежевыкрашенную клеевой краской стену.

— Хорошая примета! — обрадовался Гена.

Но мама, когда увидела пятно на стене, не очень обрадовалась. Два дня назад у нас закончился ремонт, который длился три месяца.

А через полтора года, после премьеры фильма в Доме кино, мама сказала, что не против, чтобы Гена забрызгал шампанским и другую стену, — если будет такой же результат.

В прошлом году меня познакомили с французским продюсером. Он поинтересовался, какие фильмы я снимал. Переводчик перечислил. Среди прочих назвал и «Я шагаю по Москве».

— Это не тот фильм, где идет девушка под дождем, а за ней едет велосипедист?

Сорок лет прошло с тех пор, как фильм показывали во Франции, а он запомнил именно то, с чего все началось…

Между прочим. В этой сцене снимались три девушки. Две блондинки, а третья — журналистка. В субботу снимали общий план — идет светловолосая девушка, за ней едет велосипедист с зонтиком. В понедельник светловолосая стройная девушка на съемку не явилась. Ассистенты ринулись во ВГИК и привезли другую, тоже светловолосую и стройную. Сняли крупный план. Но оказалось, что у нее экзамен и ей надо уходить. И пришлось снимать босые ноги корреспондентки «Известий», которая терпеливо ждала, пока мы освободимся, чтобы взять интервью.

Над сценарием я всегда работаю очень долго. Бывает так: уже написано слово «конец», уже поставили дату, уже везу сценарий на «Мосфильм» сдавать… Но по дороге придумываю хорошую реплику, разворачиваюсь, возвращаюсь, вставляю реплику и понимаю, что надо еще кое-что поправить. И начинаю переписывать… И если бы не сроки, то я, наверное, до сих пор бы переделывал сценарий «Сережи».

Но сценарий фильма «Я шагаю по Москве» мы со Шпаликовым бесконечно переделывали не из-за меня — из-за Никиты Сергеевича Хрущева. На встрече с интеллигенцией Никита Сергеевич сказал, что фильм «Застава Ильича» (режиссер Хуциев, сценарий Шпаликова) идеологически вредный: «Три парня и девушка шляются по городу и ничего не делают». И в нашем сценарии три парня и девушка. И тоже шляются. И тоже Шпаликов. И поэтому худсовет объединения сценарий не принимал. Но на Хрущева не ссылались, а говорили, что мало действия, что надо уточнить мысль, прочертить сюжет, разработать характеры…