Воспоминания солдата - Гудериан Гейнц

Сколь велико значение танков, показал Версальский договор, которым Германии запретили под страхом сурового наказания иметь и производить бронемашины, танки и тому подобную технику, могущую служить военным целям [177].

Следовательно, наши противники считали танк боевым оружием, имевшим такое важное значение, что было необходимо запретить его нам иметь [178]. Отсюда я сделал заключение о необходимости тщательно изучить историю этого столь важного вооружения и проследить его дальнейшее развитие. Из теоретического анализа, сделанного без оглядки на какие-либо древние традиции, был сделан вывод о конструкции и использовании танков, а также об организации и использовании танковых соединений; этот вывод вышел за рамки теорий, господствующих в то время за границей. В упорных, длившихся годами спорах мне удалось претворить в жизнь свои убеждения раньше, чем к решению аналогичных задач вплотную подошли в других армиях. Преимущество в разработке организации танковых соединений и в боевом использовании танков было первым фактором, на которым основывалась моя вера в успех. Даже в 1940 г. в германской армии в это верил, наверно, почти один я.

Всестороннее изучение опыта Первой мировой войны позволило мне сделать глубокий анализ психологии воюющих армий. Немецкую армию я хорошо знал по собственным наблюдениям. О моральном состоянии наших западных противников у меня также создалось определенное мнение, которое подтвердилось в 1940 г. В западной военной мысли, несмотря на наличие нового оружия (танков), которому они в значительной степени должны быть благодарны за свою победу в 1918 г., господствовали принципы позиционной войны.

Франция обладала самой сильной сухопутной армией и самыми крупными бронетанковыми силами в Западной Европе. Англо-французские вооруженные силы на западе в мае 1940 г. имели в своем распоряжении около 4800 танков, в германских же вооруженных силах по списку значилось 2800 танков, включая бронеавтомобили, а фактически к началу наступления их насчитывалось примерно 2200 [179]. Следовательно, противник имел двойное превосходство, которое усиливалось еще тем, что французские танки превосходили немецкие броневой защитой и калибром пушек, впрочем, уступая им в совершенстве приборов управления и в скорости. Несмотря на наличие этого самого сильного мобильного вооружения, Франция создала «линию Мажино» – самый мощный укрепленный рубеж в мире. Почему же деньги, вложенные в укрепления, не были использованы для модернизации и усиления военной техники?

Старания [Шарля] де Голля и [Эдуарда] Даладье в этом направлении были оставлены без внимания. Отсюда следовал вывод, что Верховное командование французской армии не признавало или не хотело признавать значения танков в маневренной войне. Во всяком случае, все известные мне маневры и крупные войсковые учения свидетельствовали о намерении французского командования организовать таким образом управление своими войсками, чтобы тщательно обоснованные решения полностью обеспечивали маневрирование и проведение планомерных наступательных и оборонительных мероприятии. Для этого было необходимо точно определить положение и группировку сил противника, прежде чем принять решение, а затем поступать полностью в соответствии с ним и действовать, я бы сказал, точно сообразуясь со схемой как в условиях сближения, так и при занятии исходного положения во время артиллерийской подготовки, при наступлении или при занятии обороны. Такое стремление действовать строго по заранее утвержденному плану, не оставляя места случаю, привело также к тому, что действующие в составе сухопутных войск танки были включены в систему, которая не нарушала бы принятой схемы – т. е. они были распределены по пехотным дивизиям. И лишь небольшая часть танков предназначалась для оперативного использования.

Немецкое командование могло с уверенностью утверждать, что оборона Франции, опирающаяся на использование укреплений, планируется осторожно и схематично по доктрине, основанной на выводах из опыта Первой мировой войны, т. е. опыты позиционной войны, – переоценке значения огня и недооценке маневра. Известные нам принципы французской стратегии и тактики 1940 г., противоположные моему методу ведения боевых действий, являлись вторым фактором, обосновывающим мою веру в победу.

К весне 1940 г. у германской стороны создалась ясная картина о группировке сил и укреплениях противника. Мы знали, что на «Линии Мажино» между Монмеди и Седаном очень сильные фортификационные сооружения чередуются со слабыми. Укрепления, идущие от Седана до Ла-Манша, мы называли продолжением «Линии Мажино». Мы знали также о расположении и в основных чертах о прочности бельгийских и голландских укреплений, возведенных против Германии.

Гарнизон «Линии Мажино» был незначителен. Основные силы французской сухопутной армии, включая танковые дивизии и Британский экспедиционный корпус, были сконцентрированы во французской Фландрии между р. Маас и Ла-Маншем фронтом на северо-восток; напротив, бельгийские и голландские войска были развернуты для защиты своих стран от нападения с востока.

Из этого распределения сил можно было сделать вывод о расчете противника на то, что немцы вторично будут действовать по плану Шлиффена 1914 г. Поэтому основные силы союзнических армий, видимо, предполагалось использовать против охватывающего маневра немцев через Голландию и Бельгию. Для обеспечения выдвижения союзных войск в Бельгию французы не располагали достаточными резервами в районе Шарльвиля или Вердена. Казалось, что французское Верховное командование считает вообще невозможным какой-нибудь другой вариант наступления, кроме старого плана Шлиффена. Эта известная нам группировка сил противника и возможность предопределить его поведение в начальный период наступления германских войск были третьим фактором, определявшим мою веру в победу.

К этому можно было еще прибавить некоторые, правда, менее надежные, но все же достойные упоминания соображения по вопросу общей оценки наших противников.

Мы знали французов по Первой мировой войне и уважали их как храбрых и стойких солдат, энергично защищавших свою страну. Мы не сомневались в том, что они сохранили эти свои качества. Что касается французского Верховного командования, то мы были удивлены, когда увидели, что оно не использовало благоприятную ситуацию для перехода в наступление осенью 1939 г., когда основная часть германских сухопутных сил – и прежде всего ее танковые войска – была задействована в Польше. Причины такой сдержанности в тот момент определить было нельзя. Можно было лишь строить догадки. Во всяком случае, осторожность Верховного командования вызывала удивление и наводила на мысль, что в верхах надеялись избежать серьезной военной кампании. Пассивное до некоторой степени поведение французов во время зимы 1939/40 г. приводило к выводу, что желание воевать у Франции было невелико. Из всего этого вытекало, что решительному, внезапному удару крупными танковыми силами через Седан на Амьен с выходом к Атлантическому побережью будет противостоять лишь сильно растянутый фланг противника, готовящийся к выдвижению в Бельгию. Для отражения такого удара противник располагал незначительными резервами; такое наступление сулило большие надежды на успех, который, если его сразу же использовать, мог бы привести к окружению выдвинувшихся в Бельгию главных сил противника.

Теперь речь шла о том, чтобы убедить как моих начальников, так в такой же мере подчиненных, в правильности моих выводов и добиться, таким образом, одобрения сверху свободы действий и правильного понимания снизу. Если с разрешением первого вопроса возникли серьезные проблемы, то со вторым дело обстояло значительно лучше.

В случае наступления в силе оставался приказ о том, что XIX армейский корпус, продвигаясь через северную часть Люксембурга и южную часть Бельгии, достигает р. Маас у Седана и создает на ней плацдарм, который даст возможность наступающим за ним пехотным дивизиям форсировать реку. На случай внезапного успеха никаких указаний не имелось.