Ничего.
В конце концов он находит профессора славянской филологии, который объясняет ему, кто такой Фома Фомич. Это главный герой повести Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели», написанной в 1859 году.
8.14. О чем эта книга
Несколько лет назад я как-то встретил в Болонье писателя Эрманно Каваццони, своего знакомого, который стоял перед книжным магазином, задумчиво прислонившись к стене.
Я поздоровался. Он посмотрел на меня и сказал:
– Я только что перечитал «Село Степанчиково и его обитателей» и понял, о чем эта книга.
– И о чем же? – спросил я.
– Об одном мудаке, – ответил он.
8.15. «Лучшее мое произведение»
«Село Степанчиково и его обитатели» – первый роман, изданный Достоевским после ссылки. Публикация совпала с возвращением писателя в Петербург в конце 1859 года.
Еще находясь в Семипалатинске, в мае 1859-го, Достоевский писал брату:
«Слушай, Миша! Этот роман, конечно, имеет величайшие недостатки и, главное, может быть, растянутость; но в чем я уверен, как в аксиоме, это то, что он имеет в то же время и великие достоинства и что это лучше мое произведение».
Его брат Михаил (для друзей Миша) мог бы на это ответить: «У тебя лучшие романы растут как грибы». Достоевский, как мы уже видели, много раз был уверен, как в аксиоме, что пишет свой лучший роман.
Но на этот раз он, пожалуй, не ошибся.
«Село Степанчиково и его обитатели» – удивительная книга, на мой взгляд лучшая из всего написанного Достоевским на тот момент.
8.16. Фома Фомич
Владелец села Степанчикова – полковник Ростанев, вдовец с двумя детьми: восьмилетним сыном Илюшей и пятнадцатилетней дочерью Сашенькой.
Мать Ростанева, тоже овдовев и проживая в городе с целым «штабом приживалок, мосек, шпицев, китайских кошек и проч.», вышла замуж во второй раз за генерала, а после смерти супруга, «окруженная толпой своих приживалок и мосек», она повторяла, рыдая и взвизгивая, «что скорее будет есть сухой хлеб и, уж разумеется, „запивать его своими слезами“, что скорее пойдет с палочкой выпрашивать себе подаяние под окнами, чем склонится на просьбу „непокорного“ переехать к нему в Степанчиково, и что ноги ее никогда-никогда не будет в доме его!»
«Надо заметить, – пишет Достоевский, – что во время самых этих взвизгиваний уже помаленьку укладывались для переезда в Степанчиково».
Полковник каждый день проезжает по сорок верст [48], отделявших Степанчиково от города, чтобы увидеться с матерью и все-таки уговорить ее. Посредником в этих переговорах выступает Фома Фомич, который начинает журить Ростанева:
«Каково же будет вам, если собственная ваша мать, так сказать виновница дней ваших, возьмет палочку и, опираясь на нее, дрожащими и иссохшими от голода руками начнет в самом деле испрашивать себе подаяния? Не чудовищно ли это, во-первых, при ее генеральском значении, а во-вторых, при ее добродетелях? Каково вам будет, если она вдруг придет, разумеется ошибкой, – но ведь это может случиться – под ваши же окна и протянет руку свою, тогда как вы, родной сын ее, может быть, в эту самую минуту утопаете где-нибудь в пуховой перине и… ну, вообще в роскоши! Ужасно, ужасно! но всего ужаснее то – позвольте это вам сказать откровенно, полковник, – всего ужаснее то, что вы стоите теперь передо мною, как бесчувственный столб, разиня рот и хлопая глазами, что даже неприлично, тогда как при одном предположении подобного случая вы бы должны были вырвать с корнем волосы из головы своей и испустить ручьи… что я говорю! реки, озера, моря, океаны слез!..»
«Разумеется, – заключает Достоевский, – кончилось тем, что генеральша, вместе со своими приживалками, собачонками, с Фомой Фомичом и с девицей Перепелицыной, своей главной наперсницей, осчастливила наконец своим прибытием Степанчиково».
Поначалу «генеральша считала своею обязанностью в неделю раза два или три впадать в отчаяние».
Бывало, что она «вдруг, ни с того ни с сего, покатится на диване в обморок». А когда подбегал сын, разыгрывалась такая сцена:
«– Жестокий сын! – кричит генеральша, очнувшись, – ты растерзал мои внутренности… mes entrailles, mes entrailles!.. [49]
– Да чем же, маменька, я растерзал ваши внутренности? – робко возражает полковник.
– Растерзал! растерзал! Он еще и оправдывается! Он грубит! Жестокий сын! умираю!..»
В такой обстановке главным в доме постепенно стал Фома Фомич. Он заставил полковника сбрить бакенбарды, потому что ему казалось, что с бакенбардами тот «похож на француза и что поэтому в нем мало любви к отечеству». А вот Фома Фомич, не в пример ему, горячо любил свою родину.
Он заявлял, что намеревается «написать одно глубокомысленнейшее сочинение в душеспасительном роде, от которого произойдет всеобщее землетрясение и затрещит вся Россия. И когда уже затрещит вся Россия, то он, Фома, пренебрегая славой, пойдет в монастырь и будет молиться день и ночь в киевских пещерах о счастии отечества».
Он захаживал на гумно и заводил разговоры «с мужичками о хозяйстве, хотя сам не умел отличить овса от пшеницы», толковал «о священных обязанностях крестьянина к господину… <…>…И каким образом Земля ходит около Солнца…»
Он даже надумал было обучать дворовых людей французскому языку. То есть задумал нечто противоположное тому, что делал Лев Толстой, когда основал в Ясной Поляне школу и обучал грамоте крестьянских детей, а через три года после публикации «Села Степанчикова», в 1862 году, написал статью под названием «Кому у кого учиться писать: крестьянским ребятам у нас или нам у крестьянских ребят?». Толстой считал, что настоящие носители и хранители русского языка не дворяне, умеющие, как и он, читать и писать, но пишущие преимущественно по-французски, а крестьяне, которые тысячелетиями разговаривали по-русски, обходясь без всяких школ.
Толстой и Достоевский. Мы снова возвращаемся к этой теме.
Напоследок отмечу еще один момент, касающийся «Села Степанчикова».
8.17. Формальный анализ
Литературовед Юрий Тынянов в статье 1921 года, говоря о повести «Село Степанчиково», обращает внимание на слова, которые Достоевский вкладывает в уста Фомы Фомича: «О, не ставьте мне монумента! – кричал Фома, – не ставьте мне его! Не надо мне монументов! В сердцах своих воздвигните мне монумент, а более ничего не надо, не надо, не надо!»
А затем приводит цитату из вступления к «Выбранным местам из переписки с друзьями» Гоголя:
«Завещаю не ставить надо мною никакого памятника и не помышлять о таком пустяке, христианина недостойном. Кому же из близких моих я был действительно дорог, тот воздвигнет мне памятник иначе: воздвигнет он его в самом себе своей неколебимой твердостью в жизненном деле, бодреньем и освеженьем всех вокруг себя. Кто после моей смерти вырастет выше духом, нежели как был при жизни моей, тот покажет, что он, точно, любил меня и был мне другом, и сим только воздвигнет мне памятник».
Гоголь, как и Фома, берется давать советы о вещах, в которых не разбирается, например о сельском хозяйстве, он тоже, как и приживала из села Степанчикова, вещает свысока, с позиции нравственной нетерпимости. В монологах Фомы Фомича Достоевский часто обыгрывает фразы Гоголя из его последней книги, например, в такой фразе: «Только в глупой светской башке могла зародиться потребность таких бессмысленных приличий».
Достоевский был осужден за публичное чтение письма Белинского, раскритиковавшего последнюю книгу Гоголя, то есть за то, что поддержал эту критику.
В первом же романе, опубликованном после восстановления в правах, Достоевский в некотором смысле идет еще дальше: он вкладывает в уста своего героя, которого описывает как «выкидыша из общества, никому не нужного, совершенно бесполезного, совершенно гаденького, но необъятно самолюбивого и вдобавок не одаренного решительно ничем, чем бы мог он хоть сколько-нибудь оправдать свое болезненно раздраженное самолюбие», целые фразы из злополучной последней книги Гоголя.
