Ближние подступы - Ржевская Елена Моисеевна

Глава третья

1

Когда после войны я стала писать, Ржев снова приблизился, и пережитое на пути к нему было единственное, о чем я и могла-то писать. Ничто, ни штурм Берлина — апофеоз войны, ни причастность в дни падения третьей империи к значительным историческим событиям, не заслонило, не увело.

Что ж такое Ржев, эта неизжитая боль? Он являлся из тоски по пережитому в ином, чем обычная жизнь, измерении — в гуще общей беды, падений, непостижимых взлетов. <148>

Почему так тянет в это ненастье войны? Во мрак? Но в том мраке призывны, негасимы мерцающие огоньки света. Назад к ним бережно пробиваешься сквозь толщу повседневности.

Через семнадцать мирных, послевоенных лет я поехала в Ржев тем маршрутом, каким в феврале сорок второго с предписанием добиралась на фронт, замерзая в кузове полуторки. То был кружной путь через Калинин, незадолго перед тем освобожденный, — на прямых к Ржеву дорогах тогда залегал фронт.

На этот раз, приехав в Калинин, я отправилась в краеведческий музей. Здесь была временная экспозиция "Отечественная война 1812 года" — в тот год нас отделяло от нее сто пятьдесят лет. По соседству кривичи и другие племена представлены в вещественной памяти своего пребывания на земле. О второй Отечественной войне ничего не было. Только стенд "Герои Советского Союза — наши земляки". Список имен и фотопортреты. Напротив точно такой же стенд — "Наши маяки". Это те, кто в ту пору были передовиками труда.

— Мы увязываем, — пояснила сотрудница музея, — что путь к мирному труду лежал через войну. Вот ее герои. А условия для проявления героизма есть повсюду, и вот они — маяки. Это экспозиция совхоза "Семилетка".

Я почувствовала, как чугунная плита наваливается, погребая память о том, что составляет историю и душу народной жизни. А когда к какому-то "летию" будут делать экспозицию "Великая Отечественная война 1941–1945 гг.", память о ней угаснет, материальные предметы занесет землей и будет все так же тускло, официально и безбытно, как представленная сейчас здесь экспозиция к стопятидесятилетней годовщине.

Где же наши простреленные, слинявшие под дождями, вытрепанные на ветрах знамена, закопченные котелки, плащ-палатки, солдатские обмотки длиной в версту, где наша винтовка образца 1891-го, где здешние карты-километровки, морзянки, сухари, которые размачивали в луже, где бирки смертные, нательные?..

В смутной дали времен будет ли какой археолог так же трудолюбив и удачлив, как тот, кто раскопал орудия труда, утварь, украшения кривичей, оставивших в земле <149> здесь след десятивековой давности, и извлечет ли он из земли наши изделия из нестойкого материала военного времени — экспонаты материальной культуры второй мировой войны, самой чудовищной из всех, что были, и все же не безбытной?

Но в большом музее в столице области, чьим именем был назван целый фронт — Калининский, — ни единый экспонат не напоминал о войне. А в маленьком любительском музее в заштатном городке этой области есть пара огромных соломенных бот. Только одна деталь из быта противника, а как много она рассказывает. И то, как самонадеянно полагали немцы в четыре недели управиться с войной и не позаботились о теплом обмундировании. И то, как все пошло по-иному и в придачу грянула ранняя свирепая русская зима. И то, как в эти спешно сплетенные из соломы боты враг вставлял свой вражеский сапог и шел в боевое охранение или на пост, злобясь, пугаясь, несчастно замерзая.

Я оцепенело стою у стенда героев. Под портретами чаще две даты — рождения и гибели. Милое лицо парнишки — младший сержант-разведчик Иванов Николай Иванович, 1923–1943. Смотрю на черту между датами, на эту цезуру между началом и концом, на краткий выдох.

2

С тех пор как в преддверии двадцатилетия Победы пробудилась стихия народной памяти о пережитом, она нашла отклик, обозначения: и трогающие душу и формальные знаки. Но тут уж как удается и что привносится порой со стороны в то сложное и простое, чем была война. В Калинине музей преобразился, собрано и сделано многое, чтобы поведать посетителям о минувшей войне.

У меня тоже есть свой небольшой музей, или точнее — архив. Мои записи в дни войны, на ходу и более поздние наброски по памяти, записанные рассказы жителей о пережитом, письма, дневники, документы.

Назвавшись именем этого города и кое-что опубликовав, я стала получать от неизвестных мне корреспондентов письма о далеких ли днях детства во Ржеве или <150> об участии в боях за него. Или о том, что было, когда Ржев находился под оккупацией, — об этом рассказал Ф. С. Мазин более чем в сорока письмах.

Городской музей, и редакция газеты, и радио, и "штаб туристов" пересылали мне стекавшиеся к ним материалы с заботой, чтобы голоса, события, судьба города в войну не остались забыты.

С годами мне чаще приходит в голову, что я, видимо, должна позаботиться о судьбе всего собравшегося у меня, — может, посчастливится сдать на хранение с навязчивой мыслью: когда-нибудь этим плодотворнее меня воспользуется будущий исследователь. Но натолкнется ли он на мой архив раньше, чем тот станет добычей мышей, плесени, тлена? Выхолит, я могу поручить его пока лишь одному человеку. Как это, быть может, ни покажется нескромным, этот человек — я сама. И я продолжаю свое повествование, его главный герой — месиво войны, в котором побывала и я, ныне, выходит, архивариус своего архива.

3

Мне надо было ехать от Калинина на Старицу, а из Старицы на Ржев, как это было в первую военную зиму. Но в Калинине меня заверили, что отрезок дороги Старица — Ржев до того ухабистый, рытвинный, что, случается, автобус, взяв здорового пассажира, доставляет к месту больного. Нашлись сами пострадавшие, подтвердившие, что все так и есть. По изнеженности мирного времени я поддалась и вечером села в поезд, отправлявшийся из Калинина в Ржев, что искажало мой ретроспективный путь к сражавшемуся под Ржевом фронту. Этот отрезок железной дороги тогда не действовал, перерезанный врагом. Я оказалась одна в купе. В соседнем — дверь раздвинута — двое железнодорожников играли в шахматы, громко объявляя ходы.

Я сидела в темноте. Разумно было бы поспать, не ведая, удастся ли по прибытии где приклонить голову на остаток ночи. Но сна не было и в помине, в душе не унималось — еду во Ржев!

Сполохи света били в купе, когда проезжали, не останавливаясь, какие-то станции. Ночные земли, незнакомые города, люди на освещенных платформах, а на <151> иных остановках — удар в станционный колокол и вслед толчок трогающегося поезда.

Торжок. Решетка фасонная у станции, огни города. Все удивительно, вся эта езда. И не было мне одиноко в эти ночные часы странствования за войной. Воспоминания, люди, ожившие голоса писем были со мной.

4

"Уважаемая радиовещательная редакция г. Калинина и области. Сообщаю вам следующее. Я гр-н Смирнов Виктор Михайлович, ныне И. В. О. В. II гр. пожизненно. Проживаю в д. Вильно Рязанцевского с/сов. Переяславль-Залесского р-на Ярославской области. Ежедневно слушаю ваше радиовещание из гор. Твери, ныне Калинина. Но у нас на Ярославщине большинство называют Тверь. Недавно я вам писал письмо, на которое вы в концерте по заявкам пели для меня песню. На Безымённой высоте. Я очень был доволен этим и товарищи по деревне, которые были в тот вечер у меня в посиделках. Вот и сегодня я слушал вашу передачу. Но то что мине трогает ваша г. Тверь-Калинин. Сообщаю если бы я в ним не был в вашем г. Твери. Не лежал бы в госпитале, а так же не был бы на защите вашей области. То я бы и писать не стал бы. Где не был туда и писать не надобно и не интересует. Но где был в то время, когда там пахло открытой смертью и пороховой гарью. Туда и пишу, что там миня очень трогает. 1. Погорелово-Городище которое было сравнено с землей. Восстановлено ли оно!.. 2. город… в то время до первого штурма его, Красавец-Ликующий Ржев! До первого штурма г. Ржева он был очень красив и хорош и как будто-бы просил нас в то время, взять его таким, каким он нам казался. Но при первом штурме взять мы его не смогли, т-к для нас был не подступим. И немец его сильно закрепил. А при втором его штурме. Красавец-Ликующий г. Ржев превратился в кучу щебня и камней. Так-же при втором его штурме над Ржевом встала темная ночь ожесточенного боя. И после Ржев был взят нами, но не город уже какой он нам казался. А так-же сравненный с землей как и Погорело-Городище, пос. Зубцово, вниз по Волге от Ржева, а так-же пос. Кировск. Этих мы брали с одного раза и легче. Но вот как с. Семеновское, тогда Кировского р-на было вашей Тверской области. Оно переходило <152> 5-ть раз из рук в руки, в виду хорошего паникерского командования. И сколько было набито нашего брата в этом селе, целую неделю только сщитать надо было. А сколько брали деревень, поселков. Которые брали целиком, а большинство сожженные немцем. Т-к немец очень боялся ночами и жог гуртом дома. Т-к русские ходили ночью в наступления, а Немец днем. Еще вот помню в 7-и км от г. Ржева д. Осиповка очень большая деревня, которая переходила 2 раза из рук в руки и была тоже начисто сожгёна — Катюшей. Т-к из дер, его было очень трудно выбивать и пустили Катюшку. Она им и дала понять, как держаться за д. Осиповку. А больше всего миня задевает и интересует г. Тверь-Калинин и Ликующий-Красавец г. Ржев. Мне не верится, что Ржев встал и обратно стал жить. Что осталось от тогдашнего Ржева, то мне не верится, что его восстановили. Т-к подступы к нему были очень тяжелые для наших войск, со стороны д. Осиповка. А главное препятствие р. Волга и Ржев на горе на обоих сторонах реки.