Очерки Фонтанки. Из истории петербургской культуры - Айзенштадт Владимир Борисович

Шаховской был известный драматург, поэт, член «Беседы любителей русского слова» и Российской академии, режиссер, начальник репертуарной части петербургских Императорских театров. Он жил в это время на Средней Подьяческой, в доме статского советника Клеопина (нынешний № 12, здание не сохранилось) и занимал верхний этаж [137]. Здесь собирался весь цвет петербургских актеров и театралов. «Чердак» Шаховского привлек молодого Пушкина. Время арзамасских баталий прошло, и былые ссоры потеряли свою остроту. Сближению их содействовал П. А. Катенин, по свидетельству которого, Пушкин сожалел о некоторых нападках на Шаховского [138].

О частых посещениях Пушкиным знаменитого «чердака» сохранилось много свидетельств. В записках драматической актрисы А. Е. Асенковой о салоне Шаховского читаем: «Очень часто бывал Пушкин. По просьбе гостей он читал свои произведения; между прочим несколько глав Руслана и Людмилы, которые потом появились в печати совершенно в другом виде. Читал и другие отрывки и отдельные лирические пьесы, большею частью на память, почти всегда за ужином» [139].

Обычно в седьмом часу вечера он появлялся в Большом Каменном театре, а после спектакля вместе с другими театралами отправлялся на Среднюю Подьяческую, расположенную в пяти минутах ходьбы от театра.

Салон Шаховского Пушкин посещает всего одну зиму. Уже с осени 1819 года он отдаляется от кружка. Но в ноябре 1824 г. Шаховской, ценя великий талант к тому времени уже ссыльного поэта, поставил на петербургской сцене «Финна», переделанного им из «Руслана и Людмилы», а годом позднее – «Керим-Гирея» по «Бахчисарайскому фонтану». От поэмы Пушкина, правда, тут мало что осталось… К счастью, Шаховской бережно сохранил пушкинский монолог Заремы… «Известный монолог, обращенный к Марии, – писал Арапов, – Катерина Семенова произнесла с большой энергией, голосом, исполненным душевной горести, и последняя ее тирада привела в восторг весь театр» [140].

О первых посещениях Пушкиным салона Шаховского вспоминала в мемуарном очерке «Мое знакомство с А. С. Пушкиным» и Александра Михайловна, Колосова-младшая, в замужестве Каратыгина, бывшая знаменитая петербургская драматическая актриса: «Готовясь к дебюту под руководством князя Шаховского, я иногда встречала Пушкина у него в доме. Князь с похвалою отзывался о даровании этого юноши…

“Сашу Пушкина” он рекомендовал своим гостям покуда только как сына Сергея Львовича и Надежды Осиповны; лишь через пять лет для этого “Саши” наступила пора обратной рекомендации, и о родителях его говорили: “они отец и мать Пушкина”; их озарил отблеск славы гениального сына» [141].

Эти воспоминания были опубликованы в 7-м номере «Русской старины» за 1880 год. Поводом к их публикации, как отмечает сама автор, послужило обнародование за год до этого эпиграммы на нее Пушкина, той, которую она обещала поэту забыть. Выдержанные в очень достойном тоне, воспоминания эти содержат весьма интересные рассказы о послелицейском периоде жизни поэта. Она говорит о той злополучной эпиграмме, но тут же, словно дезавуируя ее, приводит более позднее его стихотворение, послание Катенину из Кишиневской ссылки:

Пушкин бывал у Колосовых, в семье которых был принят тепло как озорной и милый мальчик – ведь ему в 1817 году едва исполнилось 18 лет. Они были соседями по Коломне. Первое их знакомство произошло, по всей видимости, в доме графини Екатерины Марковны Ивелич, которая также жила на Фонтанке, в соседнем с Пушкиными доме (ныне – № 197) и с которой у Колосовых были дружеские отношения. Правда, по свидетельству Софьи Михайловны Дельвиг, жены поэта, Екатерина Марковна Ивелич «больше походит на гренадера самого дурного тона, чем на барышню» [143].

Но для Пушкина любое знакомство – источник творческого вдохновенья. По словам его приятеля, Сергея Александровича Соболевского, Пушкин изобразил Екатерину Марковну под именем Дельфиры в пятой песни «Руслана и Людмилы» [144], где поэт сравнивает Людмилу и Дельфиру:

Действительно, «дело не о том»…

Александра Михайловна Каратыгина-Колосова – дочь танцовщицы Евгении Ивановны Колосовой, актриса драматического и комического плана. В первый момент появления на сцене она была принята как преемница и соперница Екатерины Семеновой. Закулисная околотеатральная борьба и интриги втянули юношу Пушкина в свой водоворот. Больно уколола его и сплетня, что будто бы именно ей принадлежит пущенное в его адрес прозвище «мартышка», озвученное Грибоедовым у Шаховского. Отсюда и обидная эпиграмма, о которой мы упомянули выше.

«Пушкина после его отъезда на юг России и возвращения из ссылки, – пишет Каратыгина, – я увидела в 1827 году, когда я была уже замужем за Василием Андреевичем [Каратыгиным]. Это было на Малом театре (он находился на том месте, где теперь Александринский).

В тот вечер играли комедию Мариво “Обман в пользу любви”… в переводе П. А. Катенина. Он привел ко мне в уборную “кающегося грешника”, как называл себя Пушкин.

– “Размалеванные брови”, – напомнила я ему, смеясь.

– Полноте, Бога ради, – перебил он меня, конфузясь и целуя руку, – кто старое помянет, тому глаз вон! Позвольте мне взять с вас честное слово, что вы никогда не будете вспоминать о моей глупости, о моем мальчишестве!..

Слово было дано; мы вполне помирились… За “Сашу Пушкина” передо мною извинялся Александр Сергеевич Пушкин – слава и гордость родной словесности!» [145]

Напомним, «кающегося грешника» привел к Каратыгиной переводчик комедии… Катенин, который «воскресил / Корнеля гений величавый», как пишет Пушкин в «Евгении Онегине».

«Павел Александрович Катенин был тогда штабс-капитаном Преображенского полка и пользовался уже известностью как удачный переводчик Расина и Корнеля; он был страстный любитель театра и сам прекрасно декламировал, – писал в своих “Записках” Петр Андреевич Каратыгин, замечательный актер и водевилист, младший брат знаменитого Василия Каратыгина – ученика Катенина. – Катенин (критику которого всегда так уважали Пушкин и Грибоедов) был человек необыкновенного ума и образования, тонкий критик и знаток театра. Французский, немецкий, итальянский и латинский языки он знал в совершенстве, понимал хорошо английский и знал несколько греческий. Память его была изумительна…» [146].