Панфилов, накинув на себя шинель, — за мной и в дверях, остановив меня за руку, сказал: «Я вас не пущу». Посмотрел на него с удивлением и увидел у него на петлицах шинели четыре шпалы. Видимо, он еще не успел поменять, так как ему только что присвоили генеральское звание.
Я его спросил: «В чем дело?» Он ответил: «Пошлем офицера на улицу, он выяснит обстановку, а рисковать не надо». Ну, я тогда спокойнее сказал: «Пойдемте вместе посмотрим», — и мы вышли. Оказывается, немцы в пятый раз ворвались в деревню и овладели двумя-тремя крайними домами. Наши их контратаковали и отбили дома. Дом, в котором мы были, был следующий, который могли бы захватить немцы.
На улице спокойно стоял капитан из штаба Панфилова, который на мой вопрос «Как дела?» ответил: «Ничего. Если бы туго было, то я прибежал бы вас предупредить». А ведь это «туго» высчитывалось секундами, тогда бы и нам пришлось пускать в ход оружие. На улице валялись трупы убитых немцев вперемешку с нашими.
Я этот привел пример, потому что, когда начальник возле бойцов, то они себя увереннее чувствуют, и их атакуют по пять раз, а они не сдаются и отбивают атаки.
Правда, в дальнейшем ходе войны был приказ Верховного, определяющий, за сколько километров должны находиться начальники и штабы от переднего края, по этому приказу командир дивизии мог быть в 3–4 километрах от этой деревни, но Панфилов был с бойцами, с ними же он потом и погиб, получив звание Героя Советского Союза.
В это же время погиб и Доватор*, командир кавалерийского корпуса, мой однокашник по академии. Но тот глупо рисковал. Выехал на бугор в целях рекогносцировки, а немцы увидели группу бойцов, обстреляли из минометов и убили его. Да еще в придачу несколько человек ранили и убили, когда тело Доватора вытаскивали с этой высоты…
Наши начальники секторов хорошо подружились с командующим 16 армией генерал-лейтенантом Рокоссовским, В. И. Кузнецовым*, Болдиным, Захаркиным, Беловым, Говоровым, Ефремовым, стоявшими тогда на подступах к Москве, каждый в своем секторе.
Мне приходилось встречаться со всеми. С К. К. Рокоссовским я встретился в районе деревни Нефедовка. Встреча была не из приятных, так как я видел, что войск у него кот наплакал, как говорят в простонародье, но он держал себя стойко и с достоинством…
Кстати сказать, на днях вызвал меня т. Сталин, и в ходе разговора я ему тоже рассказывал, как обстоят дела под Москвой…
В первых числах ноября немец остановился почти на всех участках. В этом году выпал снег очень рано. Первый раз — 17 октября, затем — в конце октября и больше не таял.
Последний парад наступает…
5 ноября в час ночи мне позвонил Поскребышев и сказал сейчас же выехать на ст. метро «Маяковская». Я быстро приехал и стою на улице. Смотрю — идут автомашины с синим светом. Это во время воздушной тревоги машины включали синий свет (члены правительства).
Из первой машины вышел т. Сталин, за ним — Микоян, Маленков и Берия. Поздоровались. Стали входить в метро, он мне сказал, что надо выбрать место для торжественного заседания 6 ноября, а то немец может разбомбить.
Спустились вниз. Там вся посадочная площадка была забита женщинами с детьми. Все спали. Некоторые, увидев т. Сталина, сели и стали с любопытством разглядывать.
Потом т. Сталин спросил, почему они здесь, я сказал: «Тревога». Затем он сказал: «Завтра к 6 часам организуйте небольшую трибуну и стулья для москвичей. Здесь будет торжественное заседание».
Я за ночь и часть дня 6 ноября, вместе с председателем Моссовета Прониным* и НКПС Хрулевым*, приняли необходимые меры к оборудованию как «зала», так и буфетов вдоль зала. Все получилось хорошо.
Часа в 4 вечера мне позвонил т. Микоян и сказал: «Хозяин сказал, чтобы ты к 17.00 был на Белорусском метро». Я в начале не понял, почему туда ехать, а затем он мне сказал: «Закажи туда поезд-метро, и мы доедем до станции Маяковская». Я быстро все это сделал и вовремя был на Белорусском.
Опять подъехали машины, поздоровались, т. Сталин спросил, все ли готово, и спустились к поезду. На станции Маяковская уже народ был в сборе. Вовремя начался доклад т. Сталина. Очень хорошо был изложен…
После доклада был концерт. По окончании 1-го отделения Сталин спросил: «А что, 2-го отделения не будет?» Я сказал: «Нет». Он сказал: «Напрасно».
Я быстро вышел в зал, увидел артиста Дормидонта Михайлова* и договорился на 2-е отделение. Сталин был доволен, аплодировал.
Потом мы все сели в вагон метро, чтобы следовать на станцию Белорусская. Сталин, стоя, держался за петлю. Машинист поезда метро был подобран лично наркомом путей сообщения Хрулевым, с орденом Ленина.
Только тронулись и стали набирать скорость, вдруг сразу поезд встал как вкопанный. Сталин полетел вперед. Я стоял сзади и успел его схватить в обнимку, и удержал от падения. Он рассердился.
Я пошел к машинисту. Он стоит белый, как полотно. Я спросил спокойно, в чем дело. Он посмотрел на меня и пересохшим голосом сказал: «Не ту кнопку нажал». Я понял, что парень от волнения нажал не ту кнопку. Я ему сказал: «Давайте спокойно, поедем» и от него не выходил.
На станции Белорусской Сталин вышел и сразу пошел к машине. По дороге он спросил у меня, в чем дело. Я ему спокойно сказал: «От волнения нажал не ту кнопку». Затем мне Сталин сказал: «Предупредите Артемьева* (командующего МВО), чтобы завтра парад не в 10 часов утра, радио выключить, не транслировать парад».
Я заехал в наркомат и дал указание Спиридонову* (комендант Кремля) поставить трибуны на Мавзолей. Он говорит, что не знает, где они зарыты. Их спрятали на случай прихода немцев. Я сказал найти и к 8 утра поставить. Затем, созвонившись с Артемьевым, и поехал на Красную площадь.
Когда приехал Артемьев, я спросил, сколько будет войск. Он ответил, что больше одной дивизии выставить не может, и немного танков и кавалерии. «Причем, — добавил, — эта дивизия сразу пойдет на фронт». Парад, вопреки всякой традиции, как я уже упоминал, был назначен не на 10.00, а на 8.00. Строго объявили никому не говорить и по радио не передавать.
Часа в два ночи я поехал уснуть, а в 6 часов утра уже был на Красной площади. Шел густой снег.
К 8.00 появился т. Сталин с другими членами Политбюро. К моему удивлению, Сталин, несмотря на мороз, был одет в своей легкой шинелишке и в фуражке и грузинских сапогах. Заходя на Мавзолей, он повернулся ко мне и сказал: «Надо дать радио с Красной площади, снег идет, бомбить не будут».
Я пошел вниз. С вечера я всех радистов строго-настрого предупредил не включать радио для трансляции Красной площади. Пришлось переделывать.
Связался с радиоцентром. Нет никого, кроме дежурной девушки. Начал уговаривать включить для трансляции — не хочет. Ссылается на т. Серова, который арестует, если будет включено.
Торговаться было некогда, так как т. Сталин уже собирался выступать перед воинами с речью. Пришлось сказать, что я и есть Серов. Девушка говорит: «Я включу, а отвечать вместе будем». Я согласился.
Поднялся на Мавзолей, т. Сталин спрашивает: «Включили радио?», отвечаю: «Включил». — «А проверили, что работает?», говорю: «Нет». Он сказал: «А вы проверьте».
Соединился по ВЧ с Горьким и Куйбышевым, спросил, что передают по радио. Отвечают: «Идет настройка Красной площади». Все в порядке. Доложил. После этого т. Сталин начал выступление.
Парад прошел хорошо. Солдаты шли суровые, одеты в защитное обмундирование, в шапках, настоящие воины. Речь хорошая была т. Сталина. Он сказал, что немцев разобьем, несмотря на имевшиеся неудачи, а затем закончил:
«Пусть вдохновит вас в этой войне мужественный образ наших великих предков — Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова» [108].
Контрнаступление под Москвой
Несколько дней на фронтах было тихо, но бомбить Москву немцы прилетали каждый день по несколько раз. Тяжелая была обстановка. Народ изнервничался. Жалко.
