Раз у Филиппа-Митрополита навстречу мне совсем ранний:
– Заболела! Уроков не будет.
Сколько раз я потом у Филиппа-Митрополита сам решался и заворачивал: заболела, уроков не будет.
Сколько раз сам сказывался больным. Когда врешь, что болен, заболеваешь вправду. Было чем: бабушка/мама оберегали меня.
Болезнь – это чистая совесть, покой, законное утешительное занятие – чтение. В который раз Облако в штанах и Хулио Хуренито. Новое: Гоголь. С десяти лет Гоголь яркостью и искусством удивительных слов стал любимым на всю жизнь.
Третий класс. Сталинская красотка – перекись, надо лбом валик, маленькие глаза, большие щеки:
– Баба-Яга в ступе едет, помелом следы заметает.
– Людмила Алексеевна, что такое ступа?
– Это тележка такая.
Она или вроде нее:
– В городе – кварта́л, в году – ква́ртал.
Дневник:
25 декабря 1944 г.
…учусь в IV кл. в 249 шк куда перевели наш класс из 254 шк. школа не очень хорошая. Однажды я с товарищами убежал с 4-го урока не хотелось оставаться на 5-й урок, на следующий день нас вызвали к директору. Итог. 2-х исключили 5 простили. Меня простили. Учителей зовут по-русски Яков Данилович, Арифметика Клавдия Александровна (Рубь сорок), История Тамара Павловна Естествознание Ираида Никифоровна (живородка) География Ирина Самойловна (царевна лягушка), рисование – Борис Иванович, Воен. дело – Яков Сергеич. Военрук ухаживает за Ириной Самойловной…
Конечно, что та, что другая школа – обе не очень хорошие.
254-я – сталинская четырехэтажная, с квадратными окнами – на случай войны под лазарет, десятилетка. Директор, старый Иван Винокуров провинившихся долбит ключом по темечку.
249-я – два этажа пятиэтажного жилого модерна, семилетка. Директор, слепнущий минер с двадцатью шестью осколками, оставляет на час-два-три после уроков, дотемна, до ночи, пока самому сил хватает:
– Кто разбил окно – встать!
Все сидят.
– Кто не разбивал окно – встать!
Все встают.
Сначала просвет: Яков Данилович, литератор, с фронта, только что руки-ноги целы. Интеллигентные очки, ямочка на подбородке:
– Кто знает, откуда произошло слово алфа́вит! Может, кто догадается? Кто из вас учил иностранный язык?
– Какая у тебя самая любимая книга?
Я, как положено, полным ответом:
– Моя любимая книга – роман Гоголя Мертвые души.
– Мертвые души не роман. Это поэма.
И мне радостно, что поэма.
Он продержался недолго: только что руки-ноги целы. Несколько раз его замещал еврей, опухший, в очках – такой в переулке просил у мамы двадцать копеек, и она дала ему рубль: несчастный. Класс не ставил его ни во что, игнорировал или глумился:
– Швейка пришел! Швейка!
Он ничего не замечал и с нищим пафосом свистел межзубными:
– Вороне где-то Бог поΘвлал куΘочек Θиру…
ЛиΘица видит Θир, лиΘицу Θир пленил…
Потом русский/литературу захамила арифметичка – старая, румяная, хромая: Рубь-сорок, Яков Данилович называл свой предмет литературное чтение, Клавдия Александровна – просто чтение.
Отчитала меня за дитё в изложении. Распекла Булекова: в диктанте халат написал холад. Булеков был последний китаец со Сретенки, сын циркача.
Дневник:
28 апреля 1945 г.
Вчера наши войска в Германии соединились с союзниками. По радио говорили Сталин и Черчилль. Были салюты…
Сегодня в школе. На чтении Рубь сорок вызвала Булекова и дала читать ему “1 мая” там фраза: – “Вбежал Федя Мазин и в трепете радости…” Булеков прочел: – “Вбежал Федя Магазин и в трепе́те радости…” Рубль сорок Булекову двойку, а ребята смехом сорвали урок.
На немецком читают чудовищней. Здоровенный дебил Франк на каждом Ich ухает, на heute радостно матерится.
Полкласса верит, что клеенка по-немецки – дас Пизда́с, что фарштеен – это вообще. Подначивают:
– Спроси, как будет клеенка!
– Спроси, что такое фарштеен!
– Спроси, что такое Муттер дайне зо!
Дальше этого интерес к немецкому не подвигается:
– Не хотим учить фашистский язык!
Чванная немка Василиса Антоновна Чако оправдывается:
– Я не немка, я гречка.
Кто-то в немецко-русском нашел Чако – и о чем говорить, если с царя Гороха школьники затвердили:
Их бина,
Ду бина,
Полено,
Бревно.
Что немка – скотина,
Мы знаем давно.
Ираида Никифоровна – Живородка – по естеству – у передней парты:
– Слово ботаника происходит от греческого ботанэ – растение. Ника – сокращенное от наука.
Глиста Панфилов с первой парты тянется пальцем к ее причинному месту. Весь класс – внимание. Живородка:
– Что тебя привлекает?
Грохот.
Хорошенькая географичка Ирина – Царевна-лягушка – за ней ухаживает военрук – входит в класс. Закрывая дверь, естественно, на миг отворачивается – и тотчас в нее нацеливаются, летят фрейдовские бумажные голуби. Краснеет. Подходит к карте. Там переделано: Джезказган – Джазказган, Соликамск – Ссаликамск.
Как на брошюрах Госполитиздат – Госполипиздат.
Мой сосед татарин Резванов взахлеб рассказывает, как будет работать шпионом в МГБ, а пока дрочит под партой. Я не понимаю, чем он занимается, но не спрашиваю, а он на одном прекрасном уроке наполняет своими молоками непроливашку и передает на стол Ирине Самойловне.
Гогот.
На военном деле – без уговору – парты вдруг наступают на военрука, окружают, теснят к окну. С парт медленно поднимаются. Военрук решает: сейчас выбросят – и, спасаясь, когтями насмерть вцепляется в передового.
Впереди всех, по иронии, как всегда, Зельцер, наш единственный активист, носитель красной селедки.
Отец Зельцера – директор типографии, и в бестетрадное время Зельцер в школу, в призрачный дом пионеров, на не имеющий отношения районный актив ходил с роскошными кожаными гроссбухами, на переплете и корешке золотом: ЮРИЙ ЗЕЛЬЦЕР.
Кроме него, пионерством в школе не пахло. Партийно-блатное:
– Ответь за галстук! – отсохло за отсутствием кумача.
Красную селедку я в первый/последний раз – чужую – нацепил, когда нас перед выпуском из семилетки гуртом погнали в райком волкасъем. Антисоветчик Александров, думаю, не пошел. А я, ох далекий – недели две глядел в зеркало, видел: Олег Кошевой. Меня, отличника, избрали в бюро – я сбегал с него, как со всего школьного. Дружеское порицание мне вынес секретарь Зельцер.
Рыжий-красный —
Цвет опасный.
Рыжий-пламенный
Сжег дом каменный.
После военруковских когтей рыжий-пламенный недели три гулял с корябаной физиономией.
Военрук же так себя напугал, что на уроках читал нам вслух запретного желанного Мопассанчика (Шкаф) и Лекции профессора Григоренко.
Всегдашний, как школа, трактат (Лекции профессора – обязательно, Григоренко, Григорьева и т. п. – варьировалось) объяснял, как знакомиться, на какое свидание целоваться, на какое лапать, на которое – далее. Женщины по способу употребления подразделялись на вертушек, сиповок, корольков и бегунков. Профессор предупреждал: соитие – дело серьезное, мужчина тратит столько энергии, сколько требуется для разгрузки вагона дров.
