Многие западные писатели старой формации не отдают себе отчета в том, какая колоссальная, какая многообразная конкуренция готовится им по всей линии со стороны этого мощного коллектива; эта литература еще мало им известна, иногда она еще несовершенна или недостаточно глубока (что относится к писателям, перешедшим из буржуазного лагеря), – но зато, обладая менее утонченным стилем, чем наша литература, она гораздо содержательнее, гораздо богаче мыслями.
Литературу в обществе трудящихся – эту не вполне еще развернувшуюся, богатую новыми возможностями силу – пришлось не раз регулировать. Знаменитым постановлением 23 апреля 1932 года Коммунистическая партия, по инициативе Сталина, значительно расширила литературное движение, обуздав, а затем, окончательно уничтожив в литературных организациях политическую групповщину (грозившую обречь писателей на бесплодие). Этим постановлением был создан, на базе широкого единого фронта всех литераторов, от признанных революционеров и до «попутчиков», единый Союз советских писателей СССР, заменивший собою все ранее существовавшие организации. «В литературе, – сказал Сталин, – надо ликвидировать групповщину и все вызванные ею последствия».
Члены Союза советских писателей призваны работать в духе «социалистического реализма» и защищать СССК Такая программа торжественно утверждена Всесоюзным съездом советских писателей, собравшимся в Москве в августе 1934 года; для многих из нас съезд был подлинным откровением: он показал нам богатство национальных литератур Советского Союза. Все советские писатели с огромным энтузиазмом поддержали эту программу.
Великая идея состоит в том, чтобы возложить на писателя (непрерывно обогащая его тематику) миссию освещать широкий, прямой путь к социализму; научную и моральную необходимость социализма, – но без парализующего творчество механического подчинения литературы политической агитации. Такая плодотворная социальная насыщенность духовного творчества несет с собой полное уничтожение искусства для искусства, полное уничтожение индивидуалистического и эгоистического искусства с его ограниченностью и пессимизмом (в Европе и Америке нам следовало бы взяться за такую же широкую организацию разрозненных начинаний, идущих в том же направлении).
В старых странах Запада, которые настолько циничны или безумны, что хвастают своей духовной миссией, в действительности презирают и губят всякую духовную жизнь. Глубокое падение науки и культуры, пошедших в услужение войне и социальной реакции, очевидно. Писатели, художники, ученые, вся интеллигенция – доведены до нищеты сильными мира сего, бросающими все народные средства до последней копейки в пропасть вооружения. Учащиеся не имеют будущего, а то немногое, что им остается, недостойно человека. Их дипломы – клочки бумаги. И как изобретатели, и как воспитатели, они приручены, закабалены – для материальной и идеологической подготовки войны, для эксплуатации пролетариата. Волей-неволей они вынуждены продавать свои мозги и становиться поставщиками идейной продукции для войны (бедными родственниками других поставщиков) или же полицейскими агентами реакции.
А в других областях? Смертность. Когда-то смертность в России была очень значительна и превышала 30 человек на тысячу. За последние четыре года она упала с 27 до 17 человек на тысячу. Смертность в СССР все еще выше, чем в Англии, Голландии (15—14) и Новой Зеландии (исключительно благополучной в этом отношении: меньше 10), – но она уже меньше, чем в Испании и Венгрии (26), Румынии и Австрии (25), Италии (22), Германии и Франции (20).
В начале 1934 года расходы на оборону составляют в советском бюджете 4,5 % от общей суммы (в Японии – 60 %, во Франции – 40 %, в Италии – 33 %). Красная армия насчитывает 562 000 человек. В японской армии – 500 000 солдат, Гитлер требует армии в 3 000 000 человек, как у Франции, но на самом деле в его распоряжении уже имеется, по самым скромным подсчетам, 600 000 – это при территории в 50 раз меньшей, чем СССР. [17]
В области вооружений Советский Союз сделал значительные успехи. В начале 1934 года Ворошилов заявил, что если в 1929 году на одного красноармейца приходилось 2,6 механических лошадиных сил, то в 1934 году – уже 7,74.
В то время как советское производство развивалось огромными темпами, в то время как розничная торговля в СССР возросла на 175 %, – в 48 странах торговля упала до 42 % по сравнению с цифрами 1929 года, фонд заработной платы трудящихся сократился за период с 1929 по 1932 год с 43 до 26 миллиардов марок, с 53 до 28 миллиардов долларов, с 381 до 324 миллионов фунтов стерлингов. А с тех пор, как опубликованы эти статистические данные, положение в странах марки, доллара и фунта еще ухудшилось.
В 1930—1932 годах в США лопнуло 5000 банков (убытки в 8,5 миллиарда долларов, несмотря на государственную субсидию в 850 миллионов). [18]
Германскому государству (в лице налогоплательщиков) пришлось в 1932 году выбросить на «оздоровление» пяти банков миллиард марок.
Одновременно и тем же путем во Франции обанкротившимся почтенным банкам было дано 3 миллиарда. Возьмем первое попавшееся сообщение довольно умеренной газеты: в 1933 году в одном только Париже и департаменте Сены было 300 000 безработных, 150 000 интеллигентов, впавших в нищету, и 120 000 банкротств. (Сейчас – в конце 1934 года – в Парижском округе 375 000 безработных).
В 1930 году бюджетный дефицит составил в США 900 миллионов долларов, а во Франции – 2 миллиарда 800 миллионов франков; на следующий год американский дефицит утроился и достиг 2 миллиардов 800 000 000 долларов, а французский удвоился, достигнув 5 миллиардов 600 000 000 франков; предпоследний бюджет дал 9 миллиардов дефицита [19]. В Италии дефицит равен 4 миллиардам лир, а в Америке государство в настоящий момент занимается нагромождением столь же драконовских, сколь и бесплодных мер, наперебой изобретаемых целой коллекцией первосортных мозгов. Во Франции, – не говоря уже о безнравственности Постоянной лотереи, – политическая инфляция, поток чрезвычайных постановлений позволяют брать француза за горло и выкачивать из него денежки. Дефицит растет повсюду – растет, хотя бешено повышаются налоги, хотя совращаются ставки государственных рабочих и служащих, пособия на безработицу и пенсии, хотя безобразно урезываются кредиты на развитие науки, на общественные надобности, на просвещение, на прогресс, хотя «конверсии» разоряют мелких вкладчиков. И хотя возникла новая экономическая мораль, состоящая в том, чтобы не платить долгов, во Франции неплатеж долгов Америке стал предметом национальной гордости для тех самых людей, которые поносили бошей, не желавших платить 600 миллиардов франков, ни у кого не взятых в долг. Французские куплетисты очаровательно высмеивают дядю Сэма: он кричит, что его одурачили, – можно ли иметь такой дурной вкус! Дефицит растет, несмотря, наконец, на запретительные пошлины, громоздящиеся все выше (курс на таможенную войну), – эту безумную систему вздувания цен, при помощи которой пытаются разрешить проблему; разрешимую лишь путем международного соглашения, невозможного при капитализме.
Довольно типичный пример нелепой в отвратительной бессмысленности таможенных пошлин, пограничного грабежа за счет народного потребления, – это кофе во Франции. Кофе – не предмет роскоши, это действительно один из необходимейших предметов народного питания. Кроме того, как раз в данном случае нельзя оправдываться защитой национального сельского хозяйства, ибо французские колонии производят лишь ничтожную часть кофе, потребляемого французской империей. Кофе стоит 320 франков за 100 кило (вместе с накидкой – 360 франков). Но сверх того на каждый квинтал накладывается еще 321 франк таможенной пошлины, 180 франков косвенного налога, 100 франков торгового налога плюс еще несколько обложений и сверхобложений, – всего 630 франков, т. е. примерно вдвое больше заготовительной цены. Так алчность казны, издеваясь над здравым смыслом, жестоко и систематически грабит потребителей в наших странах. [20]
