Господи, напугай, но не наказывай! - Махлис Леонид Семенович
Сережа жил на Неглинной улице в огромной коммуналке. Одну из больших комнат занимали родители Григорий Лазаревич с Марией Юльевной, потомственным врачом. С 1913 года до прихода большевиков с их маниакальными уплотнениями вся квартира принадлежала ее отцу, знаменитому московскому профессору-гинекологу Юлию Эмильевичу Гительсону. После смерти профессора в 1959 г. и женитьбы старшего брата Эмиля, Сережина бабушка, крохотная седенькая старушка, божий одуванчик Розалия Осиповна переберется в каморку, которая служит еще прихожей и столовой.
Бабушка души не чаяла в младшем внуке. Это благодаря ей Сережка всегда был при деньгах — она не скупясь делилась с ним профессорской пенсией.
Мы его любили, а главное, доверяли, несмотря на то, что Сережка — отъявленный враль. Таким, по крайней мере, мы его считали. Он самоутверждался нестандартным способом — исчезал на неделю-другую. Объявившись, сообщал, что был в заграничной командировке, сыпал именами знаменитостей, представляя их своим ближайшим окружением:
— Голова раскалывается — вчера перепил с Вадиком Синявским.
— Сегодня приехать не могу — уже договорился с Борей Бруновым.
— Я прямо из шахматного клуба — Боря Спасский просил быть его секундантом.
Мы неизменно подтрунивали и даже разыгрывали его, пока однажды вечером…
Проходя по Неглинке, решил заглянуть к Лакшиным. В темном подъезде дома № 13 неожиданно спугнул… знаменитого спортивного радиокомментатора, распивавшего чекушку со своим юным другом. От предложенного угощения я отказался, но с тех пор перестал высмеивать приятеля.
Пару лет спустя, Сережка пригласил на день рождения. Вечеринка была скромная, но запомнилась надолго. Охмелев, я почему-то предложил одному из гостей сыграть в шахматы. Гость (тоже охмелевший), к моему удивлению, согласился. Я сопротивлялся на доске гораздо дольше, чем этого требовал здравый смысл и мой скромный второй разряд. Последовавшее за предрешенным проигрышем рукопожатие позволило мне в оставшейся жизни, уподобляясь Сергею, хвастаться партией, сыгранной с… чемпионом мира. Наша следующая встреча с Борисом Спасским случится, когда мы оба уже будем в эмиграции.
В 1979 году Мюнхене проводился международный турнир с участием Спасского и Карпова. Я позвонил Борису в отель, и мы договорились поужинать после игры. Турнир проходил в Хилтоне — в двухстах метрах от Радио Свобода. В этот день Борис играл с довольно слабым противником, молодым исландским, кажется, мастером. После работы я расположился в зале, вооружившись портативной доской, и начал «болеть». Борис играл вяло. Дело шло к бесцветной ничьей, когда гроссмейстер в эндшпиле вызывающе «пожертвовал» слона. Подобно васюкинскому любителю, я «схватился за волосы» и углубился в анализ. Исландец записал ход в отложенной партии, и мы с Илоной и Мариной, женой Бориса, отправились в аргентинский ресторан «Кюраско» в старом городе.
Сергей Лакшин
— Боря, что означала твоя жертва? Я сломал голову, анализируя твою хитрую комбинацию. — Не слишком деликатно поинтересовался я.
— Моя жертва означала, что я зевнул фигуру. — Грустно улыбнулся Борис. — Весь день животом маюсь. Багажник не держит. До шахмат ли? Завтра с утра сдам без доигрывания.
— Но там, вроде, есть хиленький шанс на ничью. — Обнаглел я.
— Ни малейшего.
Я расставил фигуры.
— Смотри, любой его ход, кроме вот этого, ведет к вечному шаху.
Боря отодвинул тарелку, минуты две смотрел на доску, потом произнес:
— Пожалуй, ты прав. Вот видишь, я и этого не заметил. Но он же не дилетант.
Последняя фраза вытолкнула мою самооценку на недосягаемую высоту.
На следующее утро Боря позвонил, чтобы сообщить, что партия закончилась вничью. Я был на седьмом небе. Я даже переплюнул Лакшина по части бахвальства — шутка ли, спас Спасского от поражения.
Сережка был горазд на безумные выходки. Во время вечеринки у нас на Страстном, когда гости уже начали поглядывать на часы, он вдруг вытащил из портфеля пластинку с увертюрой к «Лебединому озеру» и объявил:
— Хватит пить, пора соприкоснуться с прекрасным! Сейчас мы будем совместными усилиями ставить балет «Ленин в 18-м году».
Он сам выбрал исполнительницу роли Фанни Каплан, вручил ей пистолет-зажигалку. На себя он взял роль Дзержинского. Для полного перевоплощения ему почему-то понадобилось раздеться. Оставшись в дырявых кальсонах и сапогах, он сводил присутствующих с ума своей «режиссурой» и «хореографией».
Нам было лет по 15, когда он вдруг позвал меня на каток в Парк Горького. На коньках я сроду не стоял (это случится пару раз несколько позже и при весьма драматических обстоятельствах). В это время у нас гостил дальний родственник из Ленинграда Толя Ишов. Толя был раза в три старше нас, тогдашних, а за плечами у него была война, плен, и два концлагеря. Он встретил предложение Сережки с гораздо большим энтузиазмом. Пока они носились по льду, я предавался той забаве, которая делала русский народ непобедимым, — лопал на морозе мороженое. На обратном пути в вагоне метро Сережка заныл, что уши отморозил. И Толя всю дорогу, не останавливаясь, растирал ему уши, рассказывая «в утешение», как в декабре 1943-го его в колонне заключенных на таком же морозе заставили всю ночь простоять на аппельплаце в концлагере Stalag-VA под Людвигсбургом. Попав в августе 42-го в плен, он умудрился утаить свое еврейство. При оформлении в лагере уговорил писаря переделать фамилию на Ежов (ошибка, мол, вышла). 12 июля 1944 Толю перевели в Stalag-IX-B в Бад Орб (один из самых тяжелых по условиям содержания, по послевоенным опросам американских военнопленных), а затем — в Дахау. Весной 45-го Толя оказался в транспорте, который направлялся в лагерь смерти Хартгейм под Линцем. По дороге в эшелон угодила американская бомба. Множество заключенных погибло. Но Толя уцелел и побрел куда глаза глядят, лишь бы подальше от лагеря. Через два дня плутаний его заметили. Он потерял сознание. Когда очнулся, к своему ужасу, увидел знакомые постройки, но военные, его окружавшие, выглядели непривычно. В лагере были американцы. Потом — возвращение и… снова лагеря, на этот раз сталинские. Плен = измена. Девять лет.
Регистрационная карточка немецкого лагерного лазарета, в который военнопленный Анатолий Ишов был помещен с язвой ступни.
Несмотря на разницу в возрасте, Толя и Сергей подружатся. В 1970-м они вместе отправятся на летний отдых в Палангу на Сережкином «москвиче». По дороге случится непоправимое. В результате лобового столкновения оба погибнут.
ПОЦЕЛУЙ ЛОЛЛОБРИДЖИДЫ
Когда лукавый женский взгляд
Меня встревожит ночью марта,
То не стихи меня пленят —
Географическая карта. Н.Гумилев
Владислав Ходасевич называл русскую литературу «наша словесность», хотя в его время это был уже архаизм. Он тонко чувствовал тот порог, за которым писатель мог укрыться от хищных мира сего. «Литература» — слишком земно, меркантильно, а главное — уязвимо. Ее можно вести, брать, сдавать, обменивать, провозить, переправлять и даже сжигать, если она «враждебная». Однажды меня даже заставили дырявить ее перфоратором. Словесность — орешек покрепче. Органика. Ты ее в дверь, она — в окно. Она проникала в душу через поры. В 7 лет я знал наизусть чуть ли не все сказки Пушкина и былины, но чемпионом был брат со своей губкоподобной памятью.
Книги покупались не томами, не собраниями, а сундуками. У отца был свой «книгоноша». Он приходил раз в месяц с двумя облезлыми чемоданами. Один их вид вызывал священный трепет. Платил отец не торгуясь (торговаться из-за книг неинтеллигентно), и вечером мы с братом уже схватывались в смертельном бою за право первым пролистать Бенвенуто Челлини или «Декамерон».
Похожие книги на "Господи, напугай, но не наказывай!", Махлис Леонид Семенович
Махлис Леонид Семенович читать все книги автора по порядку
Махлис Леонид Семенович - все книги автора в одном месте читать по порядку полные версии на сайте онлайн библиотеки mir-knigi.info.