У меня уже появилось предчувствие чего-то нехорошего. Приказываю поднять полк по тревоге и немедленно выступить. Когда полк уйдет, доложить мне. Сладкевич замолчал, потом сказал: «Слушаюсь!» и повесил трубку.
Позвонил Коробову, спросил, как дела. Он почему-то тоже не спал, а время было уже более 12 ночи. Отвечает, что тихо, немцы молчат, вопреки обычному. Сказал: «Следите».
Сам себя изловил на том, что у меня появился страх перед немцами. Потом внимательно стал рассуждать (конечно, сам с собой), были ли основания. И да, и нет.
Почему у меня возникло чувство страха? Да потому, что создалась опасная обстановка, и не только вокруг меня лично, но и для других. В чем у меня выразился страх? В беспокойстве, волнении, в чувстве надвигающейся беды. И все же решил, что основания были и есть. Взвод пропал, немцы затихли, ну и плюс предрассудок — жду полк, а прибытие тормозится. Какой вывод?
1. Не проявлять малодушия.
2. Особенно — трусости.
3. Мобилизовать всю свою волю на правильное решение.
Примерно через час Сладкевич позвонил и хриплым голосом сказал: «Ваше приказание выполнено, полк выступил».
Между прочим, Сладкевич — больной человек. У него туберкулез легких. Когда к нам стали садиться У-2, то по моему указанию несколько раз прилетал врач делать ему пневмоторакс. И, несмотря на это, Сладкевич с чувством высокого долга перед Родиной находится на высоте 2800 м.
Пошел к себе в палатку и, не раздеваясь, лег и заснул. Это было около двух часов ночи. Спал не более часа. Вдруг слышу — очередь из автомата. Вскочил, схватился за маузер. Тужлов тоже. Затем другая очередь, и пошла пальба. Я послал Тужлова узнать, пришел ли полк, и немедленно привести сюда три роты.
Прошло минут 15. Автоматчики-немцы стали спускаться с гор уже ближе к нам. За это время я имевшемуся у меня взводу пограничников приказал расположиться вокруг палатки лежа. Сквозь деревья уже были видны немцы, перебегавшие от дерева к дереву.
Положение критическое. Смотрю — немцы, как по команде, стали разворачиваться вправо от нас. Прошли к ручью Гвандра метрах в 100 от нас. В это время 3 роты бойцов подтянулись ко мне. Я приказал им развернуться для боя и направил во фланг немцам.
Завязалась ожесточенная перестрелка. Я находился с центральной ротой. Бойцы, еще необстрелянные, жались за деревья. Потерь, правда, было мало. Немцы не ожидали наших войск, сразу залегли и стали окапываться.
Кстати сказать, у них это ловко получалось, да и маскировались хорошо. Однако я бойцам показывал (у меня был бинокль), где немцы копошились, и били по ним из автоматов. Через некоторое время подполз ко мне и представился командир полка полковник Аршава. Произвел хорошее впечатление. Я ему приказал выдвинуться вперед с двумя ротами с тем, чтобы прикрыть с фланга полк Коробова. Он ушел выполнять приказание.
Я отошел в штаб дивизии и стал созваниваться с Коробовым и хотел успокоить его насчет стрельбы у нас, т. е. в тылу его полка. Связи не было. Тогда я снарядил двух бойцов и послал к Коробову. Прошло два часа, а они не вернулись. Тогда я еще двух послал. Та же история. Меня это смутило.
Что случилось? Могло быть так. Немцы, зайдя к нему с тыла, могли перебить штаб полка и бойцов. В тылу у Коробова стоял горно-артиллерийский дивизион. Связь с ним оказалась разорванной. Такое неведение больше всего деморализует.
Я все же решил узнать, что с полком Коробова. Выбрал трех смышленых бойцов и сказал, чтобы двое шли парой, а третий — на расстоянии от них, метрах в 50, с тем чтобы если что с парой случится, то третий увидит. Жду результатов. А пальба не только не прекратилась, а наоборот усилилась, особенно со стороны немцев. Наша артиллерия почему-то не стреляет. Связи ни с кем нет.
Вдруг прибегает офицер от Аршава и докладывает: «Полковник убит». Выясняю. Оказывается, поблизости от наблюдательного пункта Аршавы упала мина, и осколком был убит Аршава, а начальник штаба полка ранен [131].
Что делать? Положение очень тяжелое. Получилось так, что нас расчленили немцы по кускам, и мы не знаем, как объединить усилия. В довершении к неприятностям подходит ко мне бледный, весь в крови, солдат и хочет что-то доложить. Я в нем узнаю одного из трех, которых посылал к Коробову. Солдат стоит, а у него из шеи хлещет кровь. Оказывается, пулей разорвало ему шею между ухом и плечом, рана шириной сантиметров 5–6. Однако он мужественно стоит.
Спрашиваю: «Расскажи, как было дело». И он мне передал, как немцы хитро схватили и расстреляли двух бойцов, которые шли впереди. Они, оказывается, подпустили наших бойцов вплотную, выскочили из кустов, схватили и застрелили. Третий боец бросился бежать, они увидели и начали по нему стрелять, попали в шею, однако он сумел убежать.
Первые две пары, очевидно, убиты были тем же способом. Жаль. Но какие звери, подлецы немцы. Что за часть? Любопытно установить. Я прошел там, где лежал полк<овник> Аршава. Осколок мины попал бедняге в голову. Жаль, молодой офицер и в первом же бою погиб. Начальника штаба полка я приказал отнести в медсанбат. Жаль обоих.
К вечеру все затихло, так как в темноте никто не стрельнул. Я сам расставил круговую оборону и строго предупредил командиров рот, чтобы выделили дежурных бойцов, которые бы не спали. Я уже превратился в командира полка. Остальным дать отдых. Ночь для нас все же была беспокойной, так как мы все ждали нападения немцев. Когда рассветало, мне не терпелось самому пойти к Коробову. С утра стрельбы не было. Я приказал послать мелкие группы бойцов и аккуратно проверить, сидят ли немцы. В большинстве участков их не оказалось. Тогда я взял четырех бойцов из взвода НКВД, и мы с Тужловым сели на лошадей, а бойцы за нами, и двинулись. Впереди послали двух дозорных.
Я ожидал обстрела с моста через ручей Гвандра, где вчера было порядочно немцев. Подошли к мосту, их нет. С тем, чтобы сократить путь на 1/2 км, я решил пройти по лесной тропе, где стояла горная батарея.
Когда вошли на площадку, где стояли орудия, ни одного бойца не было видно. Я спешился и пошел.
Смотрю — возле дерева сидит боец, убитый, руки кверху, так и застыл. Пробоина в голове. Винтовка рядом. Приклад разломлен пополам. Недалеко валялись убитые из автоматов лошади, животы которых уже за ночь вздулись, как горы, И такая картина около каждого орудия.
Видно было, что на артиллеристов с тыла наскочили внезапно немцы, те растерялись, и их немцы всех побили. При этом у многих были руки вверх. Вот что значит — растеряться, не проявить воли, не сопротивляться. Я подумал, что руки вверх поднять их заставили командой на русском языке, так как немецкую команду бойцы не исполнили бы.
В общем, картина страшная, и в то же время у меня осадок неприятный остался. Ведь, если бы командир батареи организовал быстро вокруг себя бойцов и дал дружный отпор, то немцы не побили бы их. А они, видя неорганизованность командира, обнаглели и побили всю батарею.
Добрался до Коробова. Жив, здоров. Говорит: «Слышал стрельбу у вас, выставил охранение, но никто не появился, ни с фланга, ни с тыла. Значит, немцы отступили». Я приказал вокруг места боя километра на 2–3 прочесать всю местность. Возможно, где-нибудь еще сидят.
Поехал обратно к штабу дивизии другой дорогой. Кругом стоит трупный запах. Убитые немцы стали разлагаться, так как температура днем 25–27 градусов, ночью тоже градусов 12. Пришлось дать команду расчистить от трупов дорогу и забросать их ветками, где нет земли. Но вонь так и продолжалась.
По прибытии к себе привели одного задержанного армянина из взвода политработников, которых я послал к Коробову два дня назад. Он добился, чтобы его привели ко мне.
Он мне рассказал следующее: два дня назад, когда их я направил в полк, по дороге взвод сразу за ручьем встретили немцы и скомандовали: «Руки вверх!». (Взвод политруков был без оружия.) Взвод сдался.
Тогда немцы нагрузили их ящиками с пулеметными лентами, минами для минометов и другими военными принадлежностями и заставили их нести за собой. Когда вчера шел бой, политработники так же подносили мины и боеприпасы для немцев. Сегодня утром немцы находились в лесу за ручьем около моста.
