ПИСЬМО ЦУНЭТО КЁ
30 августа 1914 года, Синдзюку
В Итиномии я провёл около месяца. Каждый день, точно по обязанности, купался, спал после обеда. У меня не было поэтому буквально ни минуты свободного времени. Я всё время находился в движении и возвращался домой такой усталый, что было даже трудно прочесть газету.
Дзёка Рёхай скоро едет в Киото. Может быть, он обратится к тебе за помощью – очень прошу посодействовать ему. В будущем году на весенние каникулы я тоже собираюсь в Киото полюбоваться цветущей сакурой. Так что прошу тебя посодействовать и мне.
Дом в Табате уже готов настолько, что в начале октября можно будет переезжать. Расположение комнат на втором этаже примерно такое, каким мы с тобой его себе представляли. Всё сделано точно по плану.
Хорошо, если на зимние каникулы ты приедешь в Токио, и мы с тобой у тёплой жаровни встретим Новый год. Дом у нас будет просторней теперешнего, и ты не будешь ни в чём испытывать неудобств. На втором этаже две комнаты, и у нас с тобой будет по одной.
«Асахи» писала о жене Шредера. О том, какая она молодец, сколько сил отдаёт воспитанию японских детей. (…)
ПИСЬМО ХАРЕ ДЗЭНЪИТИРО
14 ноября 1914 года, Табата
Хара-кун, очень давно не писал тебе.
Из-за массы неприятных дел и занятости я без конца откладывал ответы на открытки, которые время от времени получал от тебя. Хочу надеяться, что ты по-прежнему здоров, но, может быть, у тебя иногда случается ностальгия? В конце октября я переехал в Табату. Это тихое место, всего в семи кварталах от Оно. Вскоре и сэнсэй переедет в дом, который находится посредине между нашим и домом Оно.
По-прежнему посещаю университет, но о том, как надоели мне бездарные лекции, – молчу. В последнее время на лекции по литературе совсем не хожу, но зато не пропускаю ни одной по греческой философии, которые читает Хатано-сан. Оцука-сан и Хатано-сан – преподаватели, которых я уважаю больше, чем всех остальных.
Говорят, в «Сиракабе» [165] будет выставка Блейка. В Японии Блейк очень популярен. В первую очередь как лирический поэт, а Блейк-мистик никому не известен. Поскольку книг его не достать. Один из моих товарищей собирался взять темой сочинения на выпускных экзаменах Блейка и хотел приобрести «Complete Works» [166] Блейка. Но к тому времени оно уже разошлось, а цена выросла до 85 иен за один том, так что он, в конце концов, вынужден был отказаться от этой мысли.
После того как началась война, немецкие книги не приходят, и это создаёт немалые трудности. Сейчас в университете читают лекции о Канте, а книг нет, и я чувствую себя не совсем уверенно. Книги заставляют ощущать, что идёт война, а всё остальное даже и мысли об этом не вызывает. К тому же я, в общем, сочувствую Германии. Этим летом, когда я жил в Итиномии, распространился слух, что начнётся война с Америкой, а сейчас всё успокоилось.
Вот о чём я серьёзно думаю, читая статьи о войне, так это о слабости Англии. Если даже она и победит в этой войне, Россия всё равно не будет считаться с ней в балканском вопросе. Мне её даже немного жаль. Правда, существует наследница английской культуры – Америка, и поэтому, если Англия погибнет, ничего страшного не произойдёт, но всё же… Из-за войны Окен, который должен был приехать в Японию, теперь не приедет. Он уже очень стар, и если в самое ближайшее время ему не удастся приехать в Японию, я боюсь, что он умрёт, так и не побывав здесь. В общем, война – штука нехорошая.
Американский сезон будет, видимо, интересным. Мне бы хотелось поехать в Америку в качестве ассистента профессора японской литературы в каком-нибудь американском университете. Но я не настолько глуп, чтобы надеяться на это.
Среди американских поэтов в Японии пользуется сейчас большой известностью Уитмен. Выходит много стихов в прозе в стиле Уитмена. И тем не менее японские поэты толком не могут прочесть даже «Leaves of Grass» [167], потому что не знают английского языка. Приближается зима. А зимой японцы становятся какими-то неопрятными. Думаю, я тоже становлюсь таким же. Что-то я приуныл. Зима как будто предназначена для людей Запада. Жёлтый подбородок не подходит для того, чтобы прятать его в воротник мехового пальто.
С интересом прочёл книгу, озаглавленную «Poor» [168] (она, правда, была для меня очень трудна). Но согласиться с кубизмом и футуризмом, как это делает автор, я не могу. Как теории я в состоянии принять их, но произведения искусства кубистов и футуристов – не принимаю (у Пикассо и других художников много совершенно непонятных картин). Из художников я люблю Матисса. Судя по тем нескольким картинам, которые я видел, это, на мой взгляд, поистине великий художник. Мне нужно именно такое искусство. Искусство, полное жизненных сил, как сочная трава, поднимающаяся в лучах яркого солнца к бескрайнему небу. В этом смысле я не могу согласиться с «искусством для искусства». Теперь уж прощайте навсегда сентиментальные опусы и стихи, которые я писал до сих пор. По той же причине я не согласен с произведениями большинства писателей. Не смейся надо мной, я действительно так думаю.
Недавно с большим интересом прочёл «Жан-Кристофа» Ромена Роллана.
Вчера вернулся с морского побережья Дзуси. Посмотри, какие стихи я там насочинял. То, что я хочу сказать и как я это говорю – не слились в нечто цельное, поэтому стихи никуда не годны, но ты не должен смеяться надо мной.
Кукушка, мягко расцвеченная
Золотыми бликами солнца,
Похожа на рачка в мелководье.
Сквозь ресницы полуприкрытых глаз
Сверкает море.
Виднеются уходящие в небо пальмы.
Сверкает море,
А под веером пальм
Всё золотится, куда хватает глаз.
Рю
ПИСЬМО ЦУНЭТО КЁ
30 ноября 1914 года, Табапга
Мы переехали только месяц назад, и всё это время я был очень занят то одним, то другим. Недавно наконец стены высохли, садовник привёл в порядок участок, и я почувствовал, что дом становится родным, но всё-таки ещё не до конца.
До университета мне теперь ближе. К тому же место здесь очень тихое. Правда, немного высоковато и поэтому ветрено. Зато, когда вечером поднимаешься на второй этаж, видишь, как в тумане мерцают огни Комагомэ.
Участок треугольный, и поэтому вокруг дома есть свободные места. Мы планируем засадить их овощами. Не знаю, правда, удастся это сделать или нет. Дело в том, что в саду растёт много дубов, несколько клёнов и гинкго.
Малоприятно лишь то, что дорога на станцию крутая. Она такая же длинная, как спуск на улице Янаги, и вполовину у́же её, поэтому, когда идёт дождь, спускаться по ней в высоких гэта – сплошная мука. Потому-то в дождь и не хочется идти в университет. А пропустишь – останешься без записи лекций. Так что не знаю, что и делать. Недалеко от нас деревня художников, принадлежащих к обществу «Тополь». Поэтому стоит выйти из дому, как обязательно повстречаешь кого-нибудь в чёрной фетровой шляпе.
Повстречавшись, каждый раз думаешь: вот шествует искусство, одетое в кимоно из синей хлопчатобумажной ткани в горошек. До университета пешком минут сорок. Но я ещё ни разу не проделал этот путь, поэтому сказать точно, сколько на самом деле занимает дорога, не могу. Добираюсь до университета я так: на электричке линии Яманотэ до Уэно, оттуда – иду по мосту Гондзуки, потом вдоль Ивасаки поднимаюсь на холм Хонго. Вокруг пруда Синобадзу стоят полуразрушенные здания выставки, они грязные и заброшенные. В пруду от ветра стонут лотосы – это очень неприятно. Может быть, поэтому мне захотелось поплавать на яхте.
