Жизнь как она есть - Костюковский Борис Александрович

Но я удерживала себя в «узде», продолжая сомневаться. Меня преследовал все тот же проклятый вопрос: «Может, все это из-за сострадания ко мне? Может, и любви-то никакой нет? Он такой необыкновенный, умный, а что я?»

Максим об этом ничего не знал, но, словно чувствуя мои колебания, говорил:

— Хочешь, я встану перед всеми и скажу, что люблю тебя? Я этого не хотела.

У него не возникал вопрос: «Ада или товарищи?» — была я, были и товарищи. Вместе мы готовились к занятиям, отмечали праздники, ходили в кино и театры.

Во время сессии Лёля, которая к этому времени вышла замуж и переехала к мужу, готовила на всех нас обеды, а мы впятером, по строго заведенному плану, занимались, сидя вокруг стола, а то и на полу, постелив старое одеяло.

С Максимом все было просто, легко и хорошо до тех пор, пока он не заговорит о женитьбе. Но и тут, видя, как меняется мое настроение, он замолкал или начинал говорить о другом. Никогда между нами не возникало никаких споров. Я, более невыдержанная, могла иногда вспылить, Максим же вел себя так, что все это незаметно сглаживалось: он умел уступить, умел и привести меня «в чувство», да так, что я и сама этого не замечала.

Девушки мне по-доброму завидовали и были уверены, что я и Максим «хорошая пара». Они не могли понять, чего я тяну. Если бы я могла это тогда объяснить и им, и прежде всего себе!

С Николаем я познакомилась у нас во дворе. Он служил солдатом в одной из минских частей и заходил к девушкам из соседнего подъезда. Я сидела на лавочке и читала с увлечением книгу. Подошел солдат и вежливо попросил разрешения сесть рядом. Пожалуйста! Я и не посмотрела в его сторону. Он скромно сидел и не обращался ко мне.

Может быть, через час он встал и сказал:

— Я пойду.

Вот уж действительно: мне даже стало смешно. Я успела забыть, что он здесь, да и какое мне до него дело.

— Меня зовут Николаем, — представился он. И это было смешно, но я чуть церемонно ответила:

— Очень приятно. А меня — Адой.

Подумаешь, называется, познакомились! И откуда на меня напала учтивость, сама не понимаю. Скромный, славный паренек, служит в армии, носит солдатскую форму, ходит в увольнение, всегда подтянут, аккуратен, выбрит. Я его уже несколько раз видела, вроде бы даже знакомый.

В другой раз он вызвался помогать Лёле колоть дрова. А потом и в квартиру зашел раз и два. Однажды это случилось при Максиме. Я их познакомила. Максим принял его, как доброго знакомого. Ни у меня, ни у него ничего дурного не появилось ни в мыслях, ни в отношениях друг к другу.

Летом, когда я окончила уже второй курс, Николай стал приходить чаще и в конце концов предложил «дружбу». Я рассердилась:

— Что это ты вбил себе в голову? Ты же знаешь: я дружу с Максимом, да и не нравишься ты мне вовсе.

— А я буду ждать, — тихо и скромно сказал он, — буду ждать, когда понравлюсь.

Недолго-то раздумывая я его просто выставила за дверь. Несколько месяцев он не появлялся у нас. Уже началась зимняя сессия — вдруг заходит. Шапка в руках, как милостыню просит у порога.

— Чего тебе? — не очень-то ласково встретила его я. — Уходи и не мешай мне заниматься.

Ушел, нахлобучив шапку на самые брови и надув губы. Потом вроде бы стал заходить не ко мне, а к Василию и Леле. Максим встречался с ним запросто, по-мужски, ничего не подозревая. Не знаю уж почему, но я не рассказала Максиму о «предложении» Николая. Да и зачем мне расстраивать его: все и так ясно — я и Максим!

Так длилось больше года.

Если бы хоть раз, один-единственный раз Николай позволил себе какую-нибудь вольность, какую-нибудь выходку, не послушался бы меня. Ни разу!

Весь год, целый год ходит человек в дом, и если бы он был плохим, должно бы это проявиться — пусть в малом, пусть в пустяке. Мне уже начинало казаться иногда, что не Максим, умный, образованный, краса и гордость института, а вот этот простой и славный парень мне больше «пара». Максим и сам еще не понимает, что разочаруется во мне очень быстро, когда мы будем вместе, да и «ноги» мои, мои «ноги»…

Я говорила себе самые обидные слова, распаляла свое воображение, рисовала картины, в которых Максим уже не выглядел рыцарем, а даже унижал меня. Это было настоящее «самоедство».

Как и с Райковичем, слушая Максима, принимая его слова, я тут же говорила себе: «Все это ерунда. Ты хороший, ты добрый, ты щедрый, но не я тебе нужна. Если бы у меня были ноги…» Ох, эти ноги! Я уже забывала о них, но до тех пор, пока не возникал вопрос о замужестве. Николай — другое дело. Я сама буду его «лепить». Он неглуп, выдержан, настойчив, скромен. Демобилизуется из армии, тоже сможет учиться. Вот я его уже пристрастила к чтению. А что я могу дать Максиму?

И это после трех лет искренней дружбы, после того как Максим по нескольку раз в день прибегал ко мне во время моей трехмесячной болезни, видел меня прикованной к постели, а потом в кресле-коляске, в больнице. Когда я пришла в институт после длительного перерыва, он буквально сиял — на лице у него были написаны и счастье, и радость, и, пожалуй, еще больше любви ко мне. Это слово я говорю теперь с полным убеждением, зная, что так оно и было.

Конечно же, каждый человек, совершая ошибки, потом пытается докопаться до первопричины. Я тоже пытаюсь это сделать.

Максим очень нравился моим родственникам. Николай же — нет, хотя он был красив, услужлив, понятен им, «без затей», но очень уж несамостоятельный.

Так случилось, что Максим вскоре уехал в экспедицию… Вернее даже, сначала он уехал в Москву: как лучшему из лучших, ему дали бесплатную туристскую путевку, что тогда, в пятидесятом году, было редкостью; а потом — в экспедицию.

Николай же всегда был рядом. Я заглядывала себе в душу и сама себя убеждала, что люблю его! И чем больше думала, чем больше размышляла, тем больше сама себя обманывала. И вот Николай стал для меня как будто самым близким человеком.

Я уже не отвечала, не могла отвечать на письма Максима.

Вернувшись из экспедиции, Максим прямо с вокзала забежал ко мне. Он был прежний, только загорелый, оживленный, а я уже не могла с ним быть такой, как всегда. Он что-то понял, а может, просто решил, что я «не в настроении», и ушел.

А в сентябре мне пришлось все рассказать Лёле. Скрывать от нее уже было нельзя: я поняла, что беременна.

Николай еще служил в армии. Он ждал демобилизации, продолжал часто бывать у нас. Прибегал счастливый, любящий.

А Максим вел себя по-прежнему. Он занимал мне в аудиториях место рядом с собой, помогал в учебе, бегал за книгами в библиотеку, внешне был ко всем ровен и спокоен, кажется, даже еще бережнее и лучше относился ко мне, чем прежде. Только вот домой ко мне он больше не приходил.

В октябре Николая демобилизовали, и мы оформили наш брак официально. Свадьбы не было.

В этот день Максим прошел ко мне в мертвой тишине через всю аудиторию и пожелал счастья. Все студенты молча, затаив дыхание смотрели на нас, и я чувствовала, что все на стороне Максима, что все осуждают меня.

Максим впервые не сел со мной рядом. Отношение всех ко мне изменилось, стало просто официальным. Некоторые прямо говорили:

— Ты хоть подумала, что сделала? Эх ты, такого парня променяла!

Я еще цеплялась за то, что они не знали Николая. Зато они хорошо знали Максима. Я цеплялась, но недолго.

Лёля и Василий уехали в Магадан, оставив нам свои две комнаты в бараке.

С первых же шагов совместной жизни с Николаем не было ни одного светлого дня: Лёля была права, он оказался совсем не семейным человеком, взбалмошным, упрямым да к тому же выпивохой. В декабре он настоял, чтобы я ушла из института.

— Жена должна сидеть дома, — заявил он, — а не бегать черт знает где.

Я отнеслась к этому довольно спокойно: мне тяжело было ходить в институт, видеть осуждающие взгляды студентов и некоторых преподавателей. А главное, я не в силах была каждый день встречаться с Максимом, ежиться под его пытливым взглядом, отвечать на его приветствия, мучиться и вздрагивать от каждого слова, обращенного даже не ко мне.