Карпатские орлы - Малкин Василий Максимович

Полк, сосредоточенный в Задзеле, в ночь на 19 февраля занял исходное положение для атаки в 150–200 метрах от северной окраины Живец Стар.

Особенно тщательно было отработано взаимодействие с артиллерией, и в частности с орудиями прямой наводки, огневые позиции которых находились в 200–600 метрах от переднего края. В период подготовки к бою наблюдением и всеми видами разведки были засечены вражеские огневые точки, а цели распределены между орудиями прямой наводки.

Атака Живец Стар была начата 19 февраля в 18 часов, с наступлением темноты. Благодаря тщательной подготовке и скрытности действий удар оказался совершенно неожиданным для противника. В течение нескольких минут подразделения 327-го гвардейского горнострелкового полка ворвались на северную окраину Живец Стар и очистили его от врага.

Опомнившись от удара, гитлеровцы начали контратаковать и заняли часть Живец Стар. Отбив за ночь 16 контратак, полк с рассветом 20 февраля возобновил бой. Умело используя огонь двенадцати орудий прямой наводки, бойцы подбирались к каждому зданию, уничтожали огневые точки и гарнизон врага и закрепляли дом за собой, устанавливая ручной или станковый пулемет. К середине дня 20 февраля Живец Стар был полностью очищен от противника».

В ходе боев за Живец нам стало известно, что в одной из частей нашей армии некоторые бойцы и командиры отравились немецкими трофейными продуктами. Гитлеровцы, отступая, преднамеренно оставили склады с этими продуктами, зараженными специальными ядохимикатами. Мы, политработники, провели беседы, предупредили наших бойцов, что необходимо быть осторожными и бдительными. Ветераны полка рассказывали молодым воинам, что фашистские оккупанты еще при отступлении с Кубани, Тамани и Крымского полуострова применяли всякого рода «сюрпризы» — отравляли колодцы, минировали двери домов, кухонную посуду, музыкальные инструменты.

Под Живецом наши воины увидели следы расправы фашистских оккупантов над жителями польской горной деревушки — более десяти семейств было расстреляно за сочувствие Красной Армии. Ветераны полка Луков, Нечесов, Гришин, рассказывая бойцам об этом злодеянии фашистов, подчеркивали, что и на земле нашего Крыма они были очевидцами жестокого насилия оккупантов. В районе Старого Крыма только за один день фашисты зверски расстреляли более 500 детей, женщин, стариков. «Вина» убитых состояла лишь в том, что они были советскими гражданами.

Ненависть к фашистам звала к справедливому возмездию. Но наши воины не поддавались чувству слепой, безрассудной мести. Воспитанные в духе гуманности, они не позволяли себе мерить всех немцев одним аршином. Вспоминаю такой случай.

На юго-восточной окраине Живеца красноармейцы вынесли с поля боя тяжело раненного немецкого солдата. Ему была оказана медицинская помощь. Придя в себя, солдат сначала не поверил, что советский военный врач, спасая его жизнь, сделал сложную операцию. А когда рана начала заживать, солдат прозрел. Убедившись в гуманности, проявленной по отношению к нему, он разоткровенничался. В беседе со мной пленный поведал о таком факте. В ночь на 19 февраля в Живеце немецкий ефрейтор притащил на плечах в землянку командира пехотной роты раненого красноармейца. На его ногах и левой щеке кровоточили раны. Взглянув прищуренным глазом на раненого, офицер произнес лишь одну фразу: «Расстрелять! Нечего возиться с раненым: рейху нужны только здоровые русские пленные».

Слушая рассказ пленного солдата, я невольно думал: до какой же степени одичания дошли немецкие офицеры, растоптавшие элементарные нормы международного права, человеческой гуманности.

Под Живецом на поле боя нам приходилось встречаться с пьяными гитлеровцами. Пленный немецкий солдат рассказал, что перед боем офицеры приказали выдать каждому столько водки, сколько он пожелает, а потом всех бросили в контратаку. На высоте Безымянной наш 1-й батальон разгромил до трех вражеских рот. Позже выяснилось, что гитлеровцы перепились, шли в контратаку в невменяемом состоянии. Это был далеко не единичный случай. Мы все более убеждались, что немецко-фашистское командование не дорожит жизнью своих солдат. Оно превращало их в слепых роботов, гнало в бой под угрозой расстрела, под воздействием алкогольных и наркотических средств, лишь бы удержать под фашистским сапогом польскую и чехословацкую землю.

В лице гитлеровских оккупантов польские и чехословацкие люди видели насильников, грабителей, убийц, душителей свободы, а в лице советских воинов — своих верных друзей, освободителей, представителей самой справедливой и самой гуманной армии в мире. Хорошо помню, с каким восхищением польские крестьяне многих деревень наблюдали, как красноармейцы строили новые мосты, ремонтировали дороги, помогали местным жителям спасать их дома, подожженные гитлеровцами при отступлении. Фашисты разрушали, жгли, а красноармейцы восстанавливали.

Чувство гуманности, бережного, уважительного отношения к людям, природе, ее красоте и богатствам наши воины проявляли в самых различных формах. Я видел, как красноармейцы помогали польским крестьянам восстанавливать мосты, ремонтировать школы, жилые дома, спасать лошадей на лугу, заминированном фашистами при отступлении. На польской территории, в лесу, красноармеец Назарбаев подобрал беспризорного ишака. Мы опросили жителей окрестных сел, разыскивали его хозяина. Никто не отозвался. Польские крестьяне подарили ишака Назарбаеву. С моего разрешения он принял его и ухаживал за ним с любовью. Однажды я зашел в медицинский пункт. Он располагался на юго-восточной окраине Живеца. Старший фельдшер медсанроты полка лейтенант медицинской службы Любовь Еськина, миловидная женщина лет 25, перевязывала раненого красноармейца. Пятерым бойцам она уже сделала перевязку. Медсанрота находилась в большом двухэтажном здании. Пункт медпомощи занимал весь первый этаж. Дверь самой большой комнаты выходила прямо на улицу. Немецкий снаряд разворотил западный угол дома. Когда я ступил на порог боковой комнаты, взору предстал ишак, мирно жевавший сено.

— Товарищ гвардии майор, — пояснил Базарбаев, — нам уже не на чем вывозить раненых. Сюда не подъедешь на машине, да и на лошадях тоже. А на ишаке… Мы только так и вывозим. В любое время дня и ночи.

С Базарбаевым вторично я встретился на узкой горной дороге. Его ишак тянул повозку с ранеными по направлению к медсанбату. Но медсанбат переместился в другой район, и Базарбаев искал его.

Наша дивизия по дорогам войны проходила со своим знаком, присвоенным ей, — красным треугольником, нарисованным на всех автомашинах, повозках и придорожных указателях, где она проходила. Красный треугольник дивизия оставляла и на фасадах зданий городов и сел, где располагалась после их освобождения. И вот Базарбаев искал красные треугольники, чтобы по ним определить местонахождение медсанбата. Разыскав медсанбат, он сдал дежурному врачу раненых и со своим любимцем — вездесущим и выносливым ишаком, повозкой и карабином возвратился в роту.

Разговорившись с Базарбаевым, я узнал, что он с детства любит животных. И вот здесь, на фронте, эта любовь проявилась с особой силой. Он берег ишака, укрывал его во время артобстрелов, делился с ним куском хлеба и сахара. И в этом тоже проявилась благородная черта его характера — гуманизм.

Прошли десятилетия с тех пор, а красный треугольник перед моим мысленным взором по-прежнему ярко сияет в словацких и польских городах и селах, лесах и горах, омытых кровью советских воинов-освободителей.

Красный треугольник… Разве можно забыть его? Нет, никогда! По нему, красному треугольнику, мы, гвардейцы-севастопольцы без труда узнавали друг друга на встречах ветеранов полка и дивизии. Одна из памятных встреч состоялась весной 1969 года в Севастополе. Тогда отмечалось 25-летие освобождения города от немецко-фашистских захватчиков. На торжество пригласили и нас, воинов-ветеранов 128-й гвардейской дивизии, в том числе и ветеранов 327-го Севастопольского ордена Богдана Хмельницкого горнострелкового полка. В конце праздника нам вручили памятный значок — красный треугольник, который булавкой мы прикололи к кителям на правой стороне груди. По этому значку мы быстро узнавали друг друга на севастопольской встрече.