Виктор Васнецов - Бахревский Владислав Анатольевич

Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 93

И некоторые становятся… На голову, на руки, на руках ходят по проходу между столами. Николай Александрович не обращает на баловников никакого, совершенно никакого внимания…

– Вот, – говорит он скорее самому себе, нежели классу, – это есть куб. Поглядите на него внимательнее. На тени, какие на нем и какие от него. И рисуйте!

Кто-то щелкает семечками, кто-то в открытую читает светскую книжку. Васнецов – рисует. От старания губы так сжались, что заболели.

– Ничего! – Васнецов вздрагивает. Позванивая мелочью в карманах, возле его стола, склонив голову набок, стоит учитель. – Штриховочка жирновата. Надо легче.

Учитель берет карандаш из рук ученика, поправляет рисунок…

Но вот уж и конец уроку. Николай Александрович забирает куб и все так же медленно, никого не замечая, уходит. Он свое отбыл.

Васнецов бежит к брату, рассказывает, как все шумели, как все это неправильно, да как же такое может быть в духовном училище! Николай утешает.

– Не обращай внимания. Тебе интересно – рисуй. Николай Александрович добрая душа и художник очень хороший. Ты старайся! Он заметит старание и пригласит в свою иконописную.

И верно. Пригласил!

В иконописной это был совсем иной человек. На глаз быстрый, острый, на слово щедрый.

– Вот поглядите! – приглашает он учеников к старой иконе. – И ты подходи ближе! Васнецов, голубчик, ближе! Тебе же из-за спин не видно… Вот это и есть строгановское письмо. Поглядите на нимбы. Это ведь не золотая краска, это сам свет. А каков Иоанн Предтеча?! Кто же скажет, что он не в звериных шкурах, но шкуры-то будто из золотого руна. Здесь от всего свет. От ног, рук, одежды. А вглядитесь в лицо. Скорбное лицо. В глазах – печаль. Печаль мировая, однако ж как оно светится. Скорбь тоже может быть светлой. Утешительной… Говорят, наши предки мало знали. Может, и мало, да умели много. Нам бы столько уметь.

И, спохватившись, Николай Александрович спешит поставить каждого к нужному, к посильному, чтоб получилось, чтоб нравилось.

…Учил, объяснял. Трижды мог повторить непонятное ученикам. Радовался, когда получалось, страдал, когда не выходило, больше самого ученика страдал.

Квартира, где жили и столовались братья Васнецовы, от училища была далеко, вставать приходилось рано, после занятий времени хватало поесть да приготовить уроки. А главное, с пяти часов вечера до восьми учащиеся могли подвергнуться инспекторской проверке. В эти часы положено учить правило, а стало быть, сидеть дома. Поколениями семинаристов была даже выработана формула ответа, каков прислуга или домашние давали инспектору, если ученик отсутствует: «Пошли по ландкартам да по лексиконам снискивать!»

– Когда же мы пойдем в город? – спрашивал Виктор старшего брата. – Уж столько времени живем, а я его и не видел.

– Да ты поди сам! – разрешил Николай. – Держись Раздерихинского оврага и не заплутаешь. Выйди к Трифоновскому монастырю – оттуда на реку Вятку вид с птичьего полета. Чтоб к городу привыкнуть, надо одному ходить.

Собравшись с духом, Виктор вышел за ворота дома. В Рябове ходить в одиночку было не страшно – ни в лесу, ни в лугах. Там все деревья свои и простор свой.

Но лес деревьев был милее леса домов. У каждого дома свой погляд, свой норов. Иные глядят недобро. Как на врага глядят. Избушки, дома, хоромы собираются в улицы – крест-накрест, крест-накрест.

Но страшнее всего многолюдье. Идут куда-то, поспешают. И все – чужие.

Учитель старших классов Александр Александрович Красовский прочитал им лекцию по истории Вятки. Раньше город назывался Хлыновом, Екатерина Великая переименовала. А основан Хлынов еще семьсот лет тому назад, и не какими-то добрыми поселянами – новгородскими ушкуйниками. Ушкуйник же все равно, что разбойник. Жили хлыновцы вольно. Москве покорились чуть ли не последними. Сначала Иван III Новгород смирил, а уж потом Хлынов. Может, благодаря хлыновцам само иго Золотой Орды поспешило пасть. Пока хан Ахмат стоял против Ивана III, проворные хлыновцы напали на его стольный град Сарай и ограбили.

Мальчик поглядывает на прохожих с опаской. Хоть ушкуйниками были прапрапра, а все-таки…

Только возле Трифоновского монастыря почувствовал себя уверенней.

О святом Трифоне им подробно рассказывал ректор.

Родом Трифон был из Архангельской губернии, а спасаться ушел на Каму. Здесь и монахом стал. Послушание ему назначили тяжелое. Был Трифон пекарем. И заболел. В забытьи явился ему святитель Николай, исцелил, напророчил подвижническую жизнь.

Ходил Трифон к пермякам, обращал в христианство язычников остяков и вогулов, а в 1580 году пришел в Хлынов и основал Успенский монастырь. Был Трифон к себе строг, во все дни свои носил власяницу и тяжелые вериги.

Покрестился мальчик на соборные кресты, успокоился и, потирая надранные морозом щеки, обежал монастырскую стену, чтобы поглядеть на речку.

И впрямь дух обмер от восторга. На сто верст видать. Белым-бело!

Лес чуть не по самые вершины утонул в снегах. Дымковскую слободу сразу и не углядеть, кабы печи не топили. Дым стоймя стоит. И тоже белый, словно и его инеем прихватило.

Сердце простору радуется. Поглядел мальчик на дали и вздохнул весело. А потом другой раз вздохнулось. Иначе. Через реку дорога, на дороге крестьянские розвальни. Этой дорогой можно до дома доехать.

Ах, высока гора! Далеко с нее видно. А все же Рябова, хоть пальцами веки раздвинь, – не усмотришь.

Виктор о тоске своей помалкивает, но вот уж другую неделю вся жизнь его – ожидание рождественских каникул.

Киря, улыбаясь, оглядывает седоков. Подтыкает старый тулуп поглубже в душистое, пахнущее Рябовом сено и крестится.

– С богом! Тронулись!

Две лошади, запряженные цугом, дружно взяли крытый рогожей возок. Мелькают каменные дома купцов, лавки, стены монастырей. Дорога уходит вниз, на реку, и вот уже и река позади, а впереди лес, долгая дорога.

Поднятый ворот Кириного тулупа седеет от инея, и на лошадках иней – расшалился мороз.

Уже сипело, когда Николай, встрепенувшись, потянул Кирю за плечо.

– Влево гляди!

– Мать честная! – охнул Киря. – Возьми в сене. Виктор понял: случилось что-то серьезное, но брат посмотрел на него спокойно.

– До Полома не больше трех верст. Не посмеют вблизи жилья.

– Да кто же там?! – не понял Виктор.

Брат достал из сена топор, поправил рукавицы.

– Коля, ушкуйники, что ли, гонятся? – взмолился Виктор.

Николай не улыбнулся, отодвинув рогожу, показал в поле: цепочка черных точек на белом снегу, пять или шесть.

– Успеем, Киря?

– Вроде бы не приближаются.

– Это волки?

Николай не ответил, и Виктор сжал кулаки, другого оружия не было. Ему почему-то не себя жалко, а батюшку с матушкой, ведь они ждут! И очень обидно: дома братец Аркаша родился, а они его не видели еще. И Аполлинария жалко, ему всего два года. Забудет, что у него братья были.

Виктор снова выглядывает из возка. Волки ближе, лошади чуют стаю, скоком пошли.

– Держись, ребятки! Главное, не перевернуться. Дорога под гору и сразу вверх на косогор. А на косогоре – деревенька, люди.

– А ты смелый, – улыбается Николай, обнимая брата.

– Нет, – говорит Виктор. – Я боялся.

– Да как же их не бояться! – Киря утирает вспотевшее лицо. – У них, у супостатов, зубы хуже пилы. Бояться – не грех. Главное – голову не терять. Ну да скоро Полом. Заночуем.

Ночь в чужом доме. И опять плывут навстречу поля, леса – белая, белая Родина.

И снова их застал вечер. Уж звезды начали загораться.

– Коля, что это?!

От звезды растекалась по небу светлая полоска.

– Не знаю.

– Мабуть, знак божий? – предположил Киря, задирая к небу голову. – Еще разок вверх, вниз и дома. Батюшка Михаил Васильевич все и растолкует.

Батюшка и впрямь уж за воротами заждался. Обнял сыновей, расцеловал.

– Звезда? Это не звезда – комета Донати. Про нее уж и в газетах написано. Ночи светлые – еще наглядимся. Скорее домой, а то у матушки уж глаза на мокром месте.

Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 93