Царская Россия во время мировой войны - Палеолог Морис Жорж

Признавая, при сложившейся обстановке, необходимость мне вашей помощи и советов по нашему южному фронту, назначаю вас, ваше императорское высочество, наместником моим на Кавказе и главнокомандующим доблестной кавказской армией, выражая вашему императорскому высочеству за все ваши боевые труды глубокую благодарность мою и Родины».

Согласно особому желанию императора, великий князь Николай Николаевич отправился прямо в Тифлис, не заезжая в Петроград.

XIX. Измена Болгарии и сербская трагедия

Положение русских армий в Литве быстро ухудшается. На северо-западе от Вильны неприятель продвигается вперед усиленными переходами к Двинску через Вилькомир; его кавалерийские патрули достигают уже, вблизи от Свенцян, железной дороги, единственной артерии, которая соединяет Вильну, Двинск, Псков и Петроград. Южнее, после ожесточенных боев при слиянии р. Зельвянки и Немана, он угрожает, вблизи от Лиды, большой дороге между Вильной и Пинском. Придется с большой поспешностью эвакуировать Вильну.

Вот несколько точных сведений об обстоятельствах, при которых князь Владимир Орлов, несколько дней тому назад, лишился того доверенного поста, который он занимал в течение стольких лет при императоре.

Владимир Николаевич узнал о своей опале неприятным и неожиданным образом. Сообщая великому князю Николаю о назначении его императорским наместником на Кавказе, царь прибавил к своему письму такой postscriptum: «Что касается Владимира Орлова, которого ты так любишь, я отдаю его тебе; он может быть тебе полезен для гражданских дел». Великий князь, который связан тесной дружбой с Орловым, тотчас же через одного из своих адъютантов спросил его о том, что означает это неожиданное решение.

Несколькими часами позже Орлов узнал, что император, который собирался уехать в ставку верховного главнокомандующего, вычеркнул его имя из списка лиц, призванных занять место в поезде его величества; он естественно заключил отсюда, что Николай II не хотел его видеть. С полным достоинством он воздержался от всякой жалобы, от упреков, и отправился в путь в Тифлис.

Но, раньше чем удалиться, он хотел облегчить свою совесть. В письме, адресованном графу Фредериксу, министру двора, он умолял этого старого слугу открыть глаза монарху на гнусную роль Распутина и его сообщников, на которых он указывал, как на агентов Германии; он имел мужество окончить свое письмо следующим тревожным воплем: «Император не может более терять ни одного дня для того, чтобы освободиться от темных сил, которые его угнетают. В противном случае, скоро наступит конец Романовым и России».

Сегодня вечером я обедаю в частном доме с Максимом Ковалевским, Милюковым, Маклаковым, Шингаревым; это — генеральный штаб и цвет либеральной партии. В других государствах, такой обед был бы самым естественным явлением. Здесь пропасть между оффициальным миром и прогрессивными элементами так глубока, что я готов к тому, что подвергнусь резкой критике со стороны благомыслящих кругов. И все же эти люди, непогрешимой честности, высокой культуры, — всего меньше революционеры; весь их политический идеал заключается в конституционной монархии. Таким образом Милюков, известный историк Русской культуры, мог сказать во времена первой Думы: «Мы не являемся оппозицией его величеству, но оппозицией его величества».

Когда я приезжаю, я застаю их всех собравшимися вокруг Ковалевского, оживленно говорящего с возмущенным видом: действительно, они только что узнали, что правительство решило распустить Думу. Таким образом, прекрасные надежды, которые возникли шесть недель назад в начале сессии, уже обратились в ничто. Учреждение ответственного министерства — не более, как химера; «черный блок» берет над ним верх; это — победа единоличной власти, самодержавного абсолютизма и темных сил. Весь обед проходит в обсуждении тех мрачных перспектив, которые открывает этот наступательный возврат реакции.

Когда мы встаем из-за стола, один журналист сообщает, что указ, отсрочивающий заседания Думы, был подписан сегодня днем и будет опубликован завтра.

Я уединяюсь в угол гостиной с Ковалевским и Милюковым. Они сообщают мне, что ввиду оскорбления, нанесенного народному представительству, они хотят уйти из смешанных комиссий, организованных недавно в военном министерстве, чтобы сделать более интенсивной работу заводов.

— От содействия Думы отказываются: пусть будет так! Но отныне мы предоставим одному правительству всю ответственность за войну.

Я энергично доказываю им, насколько такое поведение было бы несвоевременно и даже преступно.

— Я не могу оценивать побуждающих вас причин и ваших политических рассчетов. Но, как посол Франции, находящейся с вами в союзе, Франции, которая вступила в войну для защиты России, я имею право вам напомнить, что вы находитесь перед лицом врага, и что вы должны запретить себе всякий поступок, всякое заявление, которое могло бы ослабить ваше военное напряжение.

Они обещают мне подумать об этом. В конце Ковалевский говорит мне:

— Эта отставка Думы — преступление. Если бы хотели ускорить революцию, то не могли бы поступить иначе.

Я спрашиваю у него:

— Думаете ли вы, что нынешний кризис мог бы привести к революционным возмущениям?

Он обменивается взглядом с Милюковым. Затем, останавливая на мне свой светлый и острый взгляд, он отвечает мне:

— Насколько это будет от нас зависеть, во время войны революции не будет… Но, быть может, вскоре это уже не будет зависеть от нас.

Оставшись с Максимом Ковалевским, я спрашиваю его об его исторических и социальных работах. Бывший профессор Московского университета, много раз пострадавший за независимость своих мнений, принужденный уехать из России в 1887 году, он много путешествовал во Франции, в Англии, в Соединенных Штатах. В настоящее время он — одно из видных лиц среди интеллигенции. Его исследования о политических и общественных учреждениях в России указывают на его глубокое образование, открытый и прямой ум, на мысль свободную, синтетическую и подчиненную дисциплине английского позитивизма. В его партии его считают предназначенным к большой роли в тот день, когда самодержавие превратится в конституционную монархию. Я думаю, что эта роль будет состоять исключительно в нравственном влиянии. Как все корифеи русского либерализма, Максим Ковалевский слишком умозрителен, слишком теоретичен, слишком книжен для того, чтобы быть человеком действия. Понимание общих идей и знание политических систем недостаточны для управления человеческими делами: здесь необходим еще практический смысл, интуитивное понимание возможного и необходимого, быстрота решения, твердость плана, понимание страстей, обдуманная смелость, — все качества, которых, как мне кажется, лишены «кадеты» несмотря на их патриотизм и добрые намерения.

В конце я умоляю Ковалевского расточать вокруг себя без устали советы терпения и благоразумия. Я прошу его, наконец, вдуматься в признание, которое меланхолически шептал в течение нескольких дней 1848 г. один из руководителей прежней «монархической оппозиции», один из организаторов известных банкетов, Дювержье д'Оран: «Если бы мы знали, насколько были тонки стенки вулкана, мы не вызвали бы извержения».

Отсрочка заседаний Думы обнародована. Тотчас же Путиловский завод и Балтийская верфь объявляют забастовку.

Забастовки распространяются сегодня почти на все заводы Петрограда. Но не замечается никаких беспорядков. Вожаки утверждают, что они просто хотят протестовать против отсрочки Думы и что работа возобновится через два дня.

Один из моих осведомителей, который хорошо знает рабочие круги, говорит мне:

— Этот раз еще нечего опасаться. Это только генеральная репетиция.

Он прибавляет, что идеи Ленина и его пропаганда поражения имеют большой успех среди наиболее просвещенных элементов рабочего класса.