Настало совершенное молчание. Прошло несколько минут, и Жюно, видя, что я не подымаю глаз, устремленных на ковер, и не говорю ничего, принял молчание мое за знак несогласия и, всегда нетерпеливый — в чувствах еще больше, чем в желаниях, — захотел узнать свой жребий немедленно.
— Я вижу, — сказал он с выражением прискорбия, — вижу, что госпожа Пермон была права, когда говорила, что ее согласие в этом случае не значит для меня ничего. По крайней мере, прошу вас, сударыня, сказать мне только да или нет.
Брат заметил явную перемену в лице Жюно и, наклонившись ко мне, сказал:
— Смелее, друг мой. Скажи, что ты думаешь; он не обидится, если ты и не согласишься на его предложение.
— Надобно же отвечать генералу, друг мой! — сказала маменька. — Если ты не хочешь говорить с ним сама, передай мне ответ свой: он узнает его от меня.
Я чувствовала, что положение мое становилось наконец смешно и что в самом деле надобно же отвечать. Но никакие силы в мире не вынудили бы меня произнести слово или поднять глаза, обращенные на ковер. С тех пор как я вошла в комнату, мною овладело ужасное волнение, и сердце мое билось так, что, кажется, готово было разорвать корсет. Наконец кровь бросилась мне в голову, в ушах послышался резкий свист, и я увидела перед собой движущуюся радугу. Я почувствовала сильнейшее недомогание, поднесла руку ко лбу, вскочила и выбежала из комнаты, да так быстро, что брат не имел времени остановить меня. Он побежал за мною, но не нашел меня, потому что я, будто гонимая невидимой силой, в две секунды очутилась на самом верху дома и опомнилась, лишь увидев себя на чердаке с сеном. Я шла оттуда к Альберту, когда он встретил меня. Брат журил меня за безрассудство; я плакала и упрекала его за недавнюю сцену. Он сказал, что понимает смущение, в каком была я несколько минут назад, но мне известна любовь его, и он верит, что, конечно, важные причины заставили меня поступить таким образом. Он поцеловал меня и заставил войти к нему в комнату. Мы объяснились. Он просил меня успокоиться, но не мог уговорить тотчас идти к маменьке. Я твердо решила не возвращаться туда, пока не уедет генерал Жюно.
Когда брат возвратился к моей матери, он нашел Жюно в страшном волнении: никакие убеждения не доходили до его ушей. Увидев Альберта, он тотчас подошел к нему и только взглядом молил об ответе на безмолвный вопрос.
— Дорогой генерал! — сказал брат мой. — Минуту я был вашего мнения и согласился призвать сюда сестру мою, но мы плохо обдумали важность этого поступка. Мы были легкомысленны, как дети, и она, молоденькая девушка, доказала мне это.
— Да где же бедная моя Лулу? — спросила маменька. — Я также предупреждала вас, милый Жюно, что мы поступаем безрассудно. Где же Лулу? — повторила она.
— У меня в комнате, — отвечал Альберт. — Я обещал ей там совершенную безопасность.
— А ответ для меня? — спросил Жюно с мрачным видом.
— Ответ самый благоприятный, какого только вы можете желать. Сестра моя будет гордиться, нося ваше имя. Это я повторяю вам ее собственные слова. Другого чувства не можете вы и требовать, уважая ее.
— Я доволен, доволен! — вскричал Жюно, целуя Альберта. — Она сказала вам, что будет гордиться, нося мое имя? А как она сказала это?
— Да очень просто, — отвечал Альберт, усмехаясь. — Только голос ее прерывался от рыданий, потому что она плакала.
Жюно топнул так сильно, что мать моя чуть не вскочила с постели.
— Черт возьми! Вот дурак! — вскричал он. — Глупая голова моя всегда заставляет меня делать глупости! Ваша сестра плачет из-за меня, а Бог видит, что я не хотел этого.
— Любезный Жюно! — сказала мать моя. — Позвольте дружески посоветовать вам не произносить тех диких слов, которые сейчас вы произнесли, потому что они будут смущать Лоретту. Но оставим это; расскажите мне, как одержали вы славнейшую из ваших побед, то есть каким образом Первый консул согласился на брак ваш с моею дочерью?
— Он еще и не знает о нем, — отвечал Жюно.
— Он не знает?! — воскликнула мать моя. — Как? Он не знает о нем?.. А вы требуете руки моей дочери!.. Позвольте заметить вам, генерал, что вы поступили очень легкомысленно.
Брат говорил мне после, что в эту минуту он был согласен с моей матерью.
— Но позвольте же и мне спросить вас, сударыня: в чем заслуживает порицания мой поступок? — произнес Жюно гордо.
— Можете ли вы об этом спрашивать меня? Разве не знаете вы о холодности, которая осталась у меня с Первым консулом после искренней дружбы и того недоразумения? Неужели вы думаете, что он согласится видеть вашей женой мою дочь, да еще без приданого? И что будете вы делать, если он откажет вам в своем согласии, когда вы придете известить его о своей женитьбе и потребуете на то его одобрения?
— Я обойдусь и без него! — сказал Жюно самым решительным тоном. — Я уже не ребенок. В важнейшем деле жизни я должен советоваться только с самим собой и не слушать мелких, чуждых мне страстей.
— Вы говорите, что вы не ребенок, а рассуждаете, как будто вам шесть лет! Неужели вы расстанетесь с вашим благодетелем, вашим другом, потому что вам угодно заключить, как назовет он это, невыгодный брак, то есть брак без приданого? И разумеется, он не будет объяснять, что не любит меня и потому находит брак этот невыгодным. Что станете вы делать, что будете вы отвечать, когда заставит он вас выбрать или свою дружбу, или руку моей дочери?
— Он никогда не сделает этого! — вскричал Жюно. — А если бы он мог до такой степени забыть мои услуги, мою привязанность, то я все еще останусь верным сыном Франции: она не отвергнет меня. К тому же я генерал…
— Но неужели вы думаете, что мы способны принять такую жертву? — сказала мать моя. — Дочери моей только шестнадцать лет, но вы судили бы о ней слишком дурно, если бы вообразили, что она до такой степени употребит во зло свою власть над вами!
— Мой друг! — сказал Альберт, который не произнес еще ни одного слова во время этого спора. — Я уверен, что дело сладится, но тоже скажу, что вы поспешили.
Жюно поглядел на Альберта, взглянул на часы, схватил шляпу и сказал моей матери:
— Я еду в Тюильри. Первый консул еще не на заседании Совета. Я переговорю с ним и через час буду здесь.
Он пожал руку Альберта, поцеловал руку моей матери, в два прыжка сбежал с лестницы, вскочил в карету, и закричал своему кучеру: «В Тюильри! Во весь дух! Только не опрокинь, потому что мне надобно приехать живым».
— Где Первый консул? — спросил Жюно у Дюрока [54].
— У госпожи Бонапарт.
— Друг мой! Я должен переговорить с ним сию минуту.
— Но ты ужасно встревожен! — сказал Дюрок, видя его пламенеющее лицо и слыша дрожащий голос. — Нет ли какой-нибудь неприятной новости?
— Нет, нет! — отвечал Жюно. — Только мне надобно говорить с Первым консулом… Надобно… после скажу тебе для чего такая поспешность.
Дюрок пожал ему руку. Этот превосходный человек понял, что может помочь ему и не заставил долго ждать исполнения просьбы: через несколько минут Жюно ввели в кабинет Первого консула.
— Генерал! — тотчас приступил он к делу. — Вы хотели видеть меня женатым. Это дело кончено… Я женюсь.
— О!.. Уж не похитил ли ты себе жену? У тебя такой дикий вид…
— Нет, генерал.
Жюно всячески старался выглядеть спокойным в эту решительную минуту, потому что в голове его теснилось все, что говорила мать моя, и чем ближе была минута объяснения, тем больше робел он — не оттого, что еще не твердо решился, но потому, что мысль о борьбе со своим генералом сокрушала его.
— А на ком женишься ты? — спросил Первый консул, видя, что Жюно не говорит сам.
— Вы знали невесту мою, еще когда она была ребенком; вы любили ее, генерал; о ней слышу я только похвалы и люблю ее как сумасшедший… Это Лаура Пермон.
Первый консул, против своего обыкновения, не расхаживал в эту минуту при разговоре, а сидел перед бюро, которое царапал своим ножичком. Он вскочил, когда услышал мое имя, бросил нож, подбежал к Жюно и, схватив его за руку, снова спросил:
