Большая поклонница Фрэнка Гери, Джоди обратилась к нему в 1996 году, когда до завершения строительства музея Гуггенхайма в Бильбао (Испания) ему оставался еще год. Личные предпочтения Гери в музыке ограничивались классикой, но он обладал замечательным качеством, которое очень подходило для EMP. Как и Джими, он был бесстрашен. Гери взял наш проект, как он позже признался, «потому что это уникально. Это вершина, на которую я еще не забирался». На встрече в его офисе в Санта-Монике, где начался многолетний процесс планирования, он спросил меня в упор: какое здание мне нужно?
Вопрос оказался сложным. Я знал, что нужны цвета, потому что музыка Джими – как его разноцветные гитары и дикие декорации – никогда не была однотонной. Предыдущие работы Гери по большей части выглядели угловатыми и острыми, но я бы предпочел что-то плавное и живое, как музей Гуггенхайма в Бильбао. А больше всего я хотел некой свободы духа, которую нелегко описать словами.
Гери расспрашивал, что больше всего мне нравилось в музыке Джими, и я вспоминал, как слушал ее часами. Я вспомнил, как музыка уносилась в стратосферу, а потом стремительно возвращалась. И я сказал:
– Я хочу что-то стремительное.
Архитектор подвел меня к столу, заставленному моделями его работ, и предложил выбрать «самую стремительную». Я выбрал серебряную волнистую ракушку, «лошадиную голову» для конференц-центра DG Bank в Берлине. Ее мощные, даже в миниатюре, изгибы и нелинейные формы напомнили мне импровизации Хендрикса. И Гери сказал:
– Именно это я и имел в виду.
Первая объемная модель EMP представляла асимметричную группу округлых фигур ярких металлических цветов с торчащими сверху проволоками, обозначающими гитарные струны (боюсь, я обидел Гери, сказав, что они напоминают макароны). Через две недели, когда порванная проволока превратилась в полоски разноцветного стекла, я был в восторге.
Без единой прямой линии, без единого угла, EMP должен был стать одним из самых сложных зданий за всю человеческую историю. Его свобода форм напоминала о музыке, этого я и добивался. Можно было сделать музей прямоугольным и серым, но ведь это скучно! EMP построен в рок-н-ролльной архитектуре: нахальный, мятежный, он больше чем жизнь. Он яркий и бесстрашный, как человек, которому посвящен.
Мы задали тон большому открытию EMP в июне 2000 года, устроив накануне благотворительный вечер. Я видел на своем веку пестрые собрания, но такого больше не припомню. Среди гостей были Грейс Слик и Шерил Кроу, Энни Леннокс и Джина Гершон, Билл и Мелинда Гейтсы, Джеффри Катценберг и Стивен Спилберг. На «подмостках» EMP они все превратились в виртуальных рок-звезд, среди разноцветных юпитеров, искусственного тумана и восхищенного рева цифровой толпы.
Это вечер завершил восемь лет планирования и строительства. Я играл джем с Херби Хэнкоком, Робби Робертсоном и Дэйвом Стюартом в «Небесной церкви» – открытом пространстве 85 футов высотой со светодиодным экраном площадью 2800 квадратных футов. Название отражало идею Джими о месте, где люди всех цветов кожи и национальностей смогут играть музыку и воспарять духом. Херби брал аккорды, о существовании которых я и не подозревал, но это неважно. Мой дух воспарил высоко в тот вечер.
На следующее утро, на церемонии разрезания ленточки, я сказал:
– Создать организацию мирового уровня, чтобы она выражала динамичную, захватывающую, бунтарскую природу такого сильного и изменчивого явления, как популярная музыка, – непростая задача. EMP – это уникальная комбинация захватывающей дух архитектуры, выставочного дизайна, технологии и, не в последнюю очередь, любви к музыке…
После моего выступления Дэйл Чихули вручил мне стеклянную копию гитары «Фендер Стратокастер». В знак уважения к Хендриксу я поднял ее над головой и заорал:
– Пусть будет опыт!
А потом я подскочил и грохнул гитару об пол. Получилось чересчур эффектно; я не сообразил, что «леденец» Чихули разлетится на мириады осколков.
Дэйл изготовил еще несколько копий гитары разного цвета, и я храню их на яхте. Каждый раз, взглянув на них, я не могу удержаться от улыбки.
Музыкальные музеи сталкиваются с особенными трудностями; это я понял, когда организовывал в EMP выставку 28 картин из моей коллекции – «Повторный взгляд: от Моне до Лихтенштейна». Музею изобразительных искусств достаточно самих картин, но ведь не нужно отправляться в EMP, чтобы послушать «Лиловый туман». Поэтому мы не воспринимали наш музей как галерею с потоком восхищенных зрителей и статическими объектами. В нашей студии записи посетитель может сам играть свою музыку и даже записать собственный компакт-диск. Играть на настоящей гитаре сложнее, чем на компьютерной программе Guitar Hero, но может оказаться, что проще, чем казалось. Для юных посетителей студия записи может открыть дорогу в наши артистические мастерские, или летние лагеря, или в нашу программу обучения тех, кто решил выбрать музыкальную карьеру. Каждый год мы проводим рок-конференцию и конкурс групп региональных музыкантов моложе двадцати одного года.
Я знаю, как важны эти возможности. Компьютерный зал в Лейксайде дал выход моему творчеству и изменил мою жизнь. Если мы с помощью EMP сделаем что-то подобное для других молодых, мы почтим память Джими Хендрикса наилучшим способом – предлагая важный опыт тем, кто готов учиться.
Не проходит недели, чтобы я не взял гитару в руки. Это больше чем хобби; я успокаиваюсь и примиряюсь с жизнью, иногда весьма напряженной, учитывая все проекты, с которыми я вожусь одновременно.
Я всерьез занялся музыкой после переезда Microsoft в Белвью; я собрал первую настоящую группу из программистов. Мы устраивали блюзовые и роковые джемы; этот новый опыт открыл мне уши. До того я играл в основном под пластинку, и мне многому предстояло научиться. Техника улучшилась, потому что, играя с людьми, приходилось быть точнее. Мы иногда давали концерты на днях рождения или свадьбах – по двадцать пять долларов на нос, что с формальной точки зрения сделало меня профессиональным музыкантом.
В 1996 году мы с Терри Дэвисоном организовали группу «Взрослые». Терри умел играть на всех инструментах, известных человечеству. Я играл ритм и соло и написал (частью в соавторстве) большинство наших оригинальных песен. Меня все еще привлекала сила живой музыки, и я искал ее где только мог. Мне посчастливилось играть со многими музыкантами, которыми я восхищался, – включая вдохновляющую сессию с Билли Коксом, последним басистом Джими, на церемонии вручения премий EMP. Актеру-любителю никогда не позволят импровизировать на сцене в присутствии великого мэтра, но музыканты – гораздо более приветливое братство. Они пригласят тебя, если ты можешь хоть немного играть.
Джемы для меня – особый разговор. Восхитительно слушать других исполнителей, когда мы вместе на ощупь движемся вперед, обрабатывая стандартную тему или пытаясь создать что-то новое на ходу. Только малая часть этих музыкальных идей становится законченным произведением, но интересен сам процесс. У людей, склонных, как я, к строгому анализу, джем раскрывает интуитивную, эмоциональную сторону души (Дэйв Стюарт рассказал мне об одном исследовании – оказывается, джазовые импровизации снимают с мозга шоры, вызывая поток свежих идей).
Когда я играю, плечи расслабляются и мозг отдыхает. Я спокоен и не чувствую напряжения. После хорошей сессии я ощущаю физическую усталость, но я полон нервной энергии. Это освежает.
Робби Робертсон, сочинитель и гитарист, впервые прославившийся в «Зе Бэнд», – великолепный рассказчик и историк музыки. В середине 60-х он познакомился с Хендриксом в Гринич-виллидж, когда оба были еще молодыми артистами. Навестив Джими в гостинице, Робби узнал, почему у Хендрикса гитары всегда настроены, несмотря на весьма вольное с ними обращение. Когда Джими натягивал струны, рассказывал Робби, он разминал каждую в руках, растягивал сильнее и сильнее, пока струна не переставала растягиваться совсем и расстроиться уже не могла. На все уходило минут сорок.
