Великая. История Екатерины II - Ключевский Василий Осипович

Но все эти pia desideria легче было высказать, чем осуществить на деле.

Крепостное право, окончательно сложившееся в сущности лишь после первой ревизии, при Екатерине еще не отжило; простое смягчение его сопряжено было с целым рядом практических затруднений, на которые охотно указывали дворяне и которые не могли не смущать императрицу. Но были и другие обстоятельства, затруднявшие проведение реформы. Слабость сил принуждала правительство передавать господам выполнение мелких административных и судебных функций по отношению к крестьянам. Дворянство, пользуясь такою слабостью местных учреждений, превратило врученные ему служебные полномочия в сословную привилегию: крестьяне сделались подданными своих господ-государей. Эти отношения закреплены были и политической теорией монархического строя, по которой дворянство должно было естественно исполнять роль посредствующей власти между верховною и народом. Результаты такого превращения ясны. Господа-государи стали между своими крестьянами-подданными и государственною властью. Этим объясняется отсутствие законов касательно крестьянских прав; для крестьян законом служила воля или, точнее, произвол их господ-государей; помещичьи имения стали «непроницаемы для государственной власти». С такой именно точки зрения можно было отстаивать и неизменность крепостного быта, опираясь не на начала частного права, а на основной принцип русского государственного права того времени о неизменности монархической формы правления, что и делали члены комиссии 1767–1774 гг., высказывавшиеся против ограничения власти господина над крестьянами. Далее, следуя мнениям «лучшего о законах писателя», Екатерина должна была признать, что нарушение прерогатив дворянства (les prerogatives des seigneurs, du clerge, de la noblesse et des villes) должно повести к водворению в стране демократического или деспотического государства. Наконец, так как императрица смотрела на дворян как на опору монархии, то и с этой точки зрения, по-видимому, не решилась коснуться их преимуществ: вполне удобного случая для выполнения этого сложного дела ей не представилось. В начале ее царствования, например, исключительное положение императрицы после переворота 28 июня и продолжавшиеся волнения крестьян не давали ей возможности ограничить дворянские привилегии. Позднее собственное ее настроение несколько изменилось, тем более что либеральные планы императрицы не находили достаточно прочной поддержки в окружавшем ее обществе: все свободные классы старались добиться права владеть крепостными; большинство дворян, в том числе и люди, не лишенные известного образования, признавало крепостное право явлением более или менее нормальным, недоверчиво относилось к крестьянской свободе и считало вмешательство государственной власти в отношения свои к крепостным излишним для правительства и оскорбительным для себя. При таких условиях Екатерине трудно было не только подвергнуть общественный строй коренному преобразованию, но и в известной степени смягчить отношения, уже установившиеся между общественными группами до вступления ее на престол. Пример западноевропейских государей не мог повлиять на направление сословной политики русской императрицы: к реформе Марии Терезии она относилась не без сочувствия, но и довольно скептически; при этом Екатерина не могла не отметить и обратного течения в европейской литературе и законодательстве.

Одно перечисление всех этих неблагоприятных условий, в какие поставлено было проведение реформы, быть может, несколько объясняет, почему Екатерина, мечтавшая о том, чтобы крепостные «могли заплатить за освобождение своему господину», а дети их, рожденные после 1785 г., получили бы свободу без всякого выкупа, в сущности так мало сделала для простого улучшения их быта. Правда, она запретила свободным людям и вольноотпущенникам поступать в крепостное состояние (указы 1775 и 1783 гг.), а также уничтожила продажу крестьян без земли при продаже имений с аукциона (1771 г.) и вообще несколько ограничила торговлю крепостными. Но в то же время Екатерина способствовала усилению крепостного права в Великороссии и распространению его на новые области. Крепостным, например, запрещено было жаловаться на помещиков (1767 г.), даже в тех случаях, когда господин подвергал их «пристрастным» допросам и тяжелым наказаниям, сообразно им же самим придуманному «уложению» или собственному произволу, причем подобного рода наказания иногда равносильны были мучительной смертной казни. Несмотря на то, что в силу учреждения о губерниях наместник должен был защищать крепостных от притеснений господ и что подобное вмешательство действительно обнаруживалось иногда в последней четверти XVIII в., сама императрица сознавала необходимость, не довольствуясь случайными и нередко противоречивыми карательными мерами, общее «положение о том сделать, что с такими чинить, кои суровость против человека употребляют», но, по-видимому, не позаботилась о скорейшем пополнении одного из наиболее существенных пробелов современного ей законодательства. Напротив, она даже расширила карательную власть господина над своими крепостными, дозволив ему отсылать своих людей на каторжные работы с правом брать их обратно по своему усмотрению (1765 г.), причем суд «не мог даже спросить его о причине ссылки и исследовать дело». Заметим, что этот указ не только не вызван был, как закон 1760 г., государственными соображениями, но в известной мере прямо противоречил им. Усиливая крепостное право в Великороссии, Екатерина, кроме того, способствовала его распространению в областях, недавно присоединенных или вновь приобретенных русскими войсками (в Белоруссии, Малороссии и Новороссии).

Таким образом, до 45 % всего населения империи (в Великороссии и Сибири), несмотря на желание Екатерины улучшить его положение, продолжало пребывать в рабстве у ничтожной по размерам своим группы общества и в течение всего царствования ее напрасно ожидало мероприятий, которые существенным образом изменили бы порядок, «противный справедливости». Тяжелые последствия этого порядка ярко, хотя и несколько односторонне, изображены в знаменитой книге А. Радищева.

Гораздо более сделано было императрицей Екатериной в пользу свободных классов общества, получивших в это время те «прерогативы», благодаря которым Екатерина усматривала в своем царствовании монархический, а не деспотический характер.

Ко второй половине XVIII столетия состав среднего рода людей в русских городах не только увеличился, (он доходил в это время до 228,2 тыс. душ без малого) [114], но и заметно осложнился: наряду с промышленно-торговыми классами появились разряды лиц, оказывавших услуги не чисто материального свойства; кроме того, много мелких общественных групп, не находивших себе места в других сословиях, приходилось включать в этот же «род людей». Естественно поэтому, что Екатерина представляла себе среднее сословие в довольно туманных очертаниях: считая название его «следствием трудолюбия и добронравия», она причисляла к нему, главным образом, всех тех, «кои, не быв дворянином, ни хлебопашцем, упражняются в художествах, науках, в мореплавании (т. е. заграничной торговле на собственных судах), торговле и ремеслах». Но, отличая данное состояние от остальных присущими ему занятиями, императрица, тем не менее, сюда же причисляла и другие разряды на новых основаниях, например: всех выходивших из училищ и воспитательных домов, «детей» приказно-служителей не из дворян и не выслужившихся в дворяне. Позднее взгляды Екатерины не стали яснее: к «среднему роду», по ее мнению, должны были принадлежать то владельцы недвижимого имущества в пределах городской черты, отправлявшие известные занятия и тягости, то лица, положение которых характеризовалось одними занятиями и тяглом.

Как бы то ни было, «средний род» людей в глазах Екатерины оказывался представителем не только материальных богатств, но и культурных средств населения; теряя при этом исключительно тяглое значение, он получал более самостоятельное положение в государстве, чему не мало способствовали мероприятия императрицы.