На следующий день поехал к командующему фронтом маршалу Рокоссовскому К. К. Вначале я заехал в особый отдел фронта, где начальником был генерал-лейтенант Вадис*.
Причём получилось так, что особый отдел подчинялся непосредственно начальнику СМЕРШ Абакумову, который являлся начальником Управления особых отделов и заместителем Министра обороны. Постановлением ГОКО на уполномоченных фронтов возлагалось руководство работой особых отделов фронтов по борьбе со шпионажем и диверсиями, а также войсками по охране тыла фронта.
Таким образом, мне пришлось вновь встретиться со своим «неприятелем» с Абакумовым. Он издалека, из Москвы, пытался руководить особым отделом, который находился далеко за пределами Советского Союза, а я рядом, поэтому мои команды исполнялись в тот же день [227].
Приехав к Вадису, который в 1939 году был в НКВД Украины в моём подчинении, начальником Тернопольского УНКВД, я рассказал, как будем работать.
Рокоссовский, оказывается, уже знал, что я приехал в особый отдел, позвонил ко мне и пригласил встретиться, а затем на обед. На обеде мы договорились обо всех делах, как будем работать.
В конце обеда, когда мы пропустили по две рюмки коньяка, Рокоссовский меня спрашивает: «Вы помните, Иван Александрович, октябрь 1941 года, когда вы приезжали на передний край в 16-ю армию, которой я командовал?» Я ему говорю: «Это когда вы по чистой карте мне рассказывали обстановку на фронте?» Он говорит: «Да, да».
А дело было так. В октябре немцы подошли к самой Москве и на некоторых участках были от Москвы в 25–30 километрах. В тот период по постановлению Ставки Верховного Главнокомандования была организована охрана «московской зоны обороны», а я был постановлением ГКО назначен «начальником охраны московской зоны обороны». Функции заключались в том, чтобы на всех дорогах, ведущих в Москву, выставлять заслоны из войск НКВД дли задержания убегающих и отходящих с фронтов солдат и офицеров.
Кстати сказать, в итоговой записке в ГКО весной 42-го года я доложил, что за это время было задержано более 300 тысяч солдат и офицеров, отступавших к Москве и бежавших из своих частей. Я как начальник охраны московской зоны ежедневно ездил на Каширское, Ленинградское, на Рязанское и другие направления и проверял, как несут службу наши секторы.
Когда я приехал в сектор генерал-майора Добрынина, он позвонил командующему 16-й армией генерал-лейтенанту Рокоссовскому и сообщил ему, что приехал заместитель НКВД СССР Серов. Рокоссовский ему ответил, что он сейчас подъедет и доложит обстановку. Пока мы ждали Рокоссовского, Добрынин мне сказал, что перед войной Рокоссовский находился в заключении.
Минут через 20 подъехал Рокоссовский. Поздоровались, зашли в домик в деревне. Из-за пазухи он вынул карту, разложил ее и начал докладывать. Карта была чистая, положения наших войск и противника на ней не нанесено. Я слушал-слушал его и говорю: «Товарищ командующий, надо карту иметь с нанесённой обстановкой». Он смутился и сказал, что обстановка войск есть в штабе. А он не наносит, боясь, как бы не попала карта немцам. Затем я сказал: «Давайте лучше поедем на передний край обороны».
Когда я уезжал из 16-й армии, Рокоссовский мне сказал, что если бы ему дали один танковый батальон и стрелковый полк, то он дальше немцев ни на шаг не пустил бы. Я ничего не сказал, попрощался и уехал. Когда вернулся в Москву, то в ежедневной сводке Сталину И. В. написал о положении на фронте 16-й армии, об отсутствии боеприпасов, мало танков, автоматов и т. д.
Сейчас прошло три года. И вот, после обеда Рокоссовский мне напомнил пребывание в Нефедовке, а затем говорит: «А вы знаете, что после вашего отъезда произошло?» Я говорю: «Не знаю», а сам подумал, не было ли ему неприятностей. И он мне рассказал следующее продолжение [228].
«После вашего отъезда уже вечером раздался звонок полевого телефона в штабе армии, мне доложили, что просят по телефону из Москвы. Я подошел к телефону, в трубке слышу: „Говорит помощник Васильева (Сталина)“. Я поздоровался. Он мне говорит: „Товарищ Васильев просит вас приехать к нему“. Я перепугался, но сказал: „Слушаюсь“. Быстро собрался и поехал.
До Москвы было ехать всего-навсего минут 40. Подъезжаю к Боровицким воротам, меня встречают два чекиста и повели. Ну, так как меня перед войной уже раз водили чекисты, то решил: второй раз тоже поведут за то, что плохо дело на фронте. Видимо, Серов доложил Верховному.
Привели меня чекисты в приёмную товарища Сталина. Через несколько минут я вошёл в кабинет к Сталину, поздоровался. Сталин стал расспрашивать, как дела. Я ему сказал: „Хорошо“, а он мне на это говорит: „Я читал сводку товарища Серова, из которой видно, что не так-то дело обстоит хорошо, и войск маловато“. Затем он тщательно стал выяснять положение на фронте. И спрашивает: „Что вам требуется для того, чтобы не пустить дальше немцев?“
Я вижу, что дело принимает неплохой оборот, однако поскромничал и говорю: „Если бы мне дали танковый полк и стрелковую бригаду, то я бы удержался на этом рубеже“. Сталин улыбнулся и говорит: „С этими силами вы бы не удержались. Мы вам даем танковую бригаду и стрелковую дивизию“. Я обрадовался, поблагодарил его, попрощался и, окрыленный таким приёмом, уехал.
Таким образом, с вашей помощью, Иван Александрович, я не только не получил неприятностей, каких ожидал, а, как видите, дослужился до маршала Советского Союза».
Ну, я его от души поздравил с успешным крещением и встречей со Сталиным и сказал, что этот рассказ для меня является новым, так как и не знал, какова была реакция на мое сообщение о положении на фронте.
Через несколько дней, около 20 ноября 1944-го года, я приехал к новому командующему фронтом маршалу Жукову Г. К.
Рокоссовский К. К. был назначен командующим 2-м Белорусским фронтом.
Встреча была самой любезной, хотя субординация стала иной, чем была на Украине. Он стал маршалом и заместителем Верховного Главнокомандующего, а я — генерал-полковник и заместитель НКВД.
У меня, однако, по Украине осталось о нём самое благоприятное впечатление. Он мне нравился своей прямотой и искренностью, и главное, ни перед кем не заискивал, мог заступиться за человека, на которого нападают. Это я на себе испытал в Кишинёве в 1940 году.
У нас по-прежнему были товарищеские отношения. Я рассказал, чем буду заниматься, а он рассказал свои планы по захвату Варшавы и действий войск на фронте. Затем с ним ездили по армиям. В общем, он по отношению ко мне не изменился, и я отвечал тем же.
Он рассказал, что в ГОКО обсуждался вопрос о том, кто должен брать Берлин. Сталин настоял, чтобы командующие были русские, а не поляки или украинцы. И сам назвал Жукова и Конева. Координацию 1-го и 2-го Белорусских и 1-го Украинского фронтов Сталин взял на себя.
Как мне рассказал Г. К. Жуков, он неоднократно побывал в штабах армий, затем с Малининым* М. С. <они> разработали планы дальнейшего наступления на Варшаву и далее и докладывали свои соображения в Ставку с вызовом туда Георгии Константиновича.
Он мне не раз об этом рассказывал. И, наконец, в конце ноября окончательно был утверждён план наступления, но точный срок начала предусматривался примерно в начале января. При этом речь шла не только о Варшаве, а обо всей Висло-Одерской операции…
Глава 9. СНОВА ПОЛЬША. 1944–1945 годы
Начиная с 1944 года Серову вновь приходится вплотную погрузиться в польские проблемы. Его опыт по советизации Западной Украины оказывается как нельзя кстати.
К тому времени его «старые знакомые» — генералы Андерс и Окулицкий — пребывают уже совсем в ином качестве; теперь они ключевые фигуры в польском освободительном движении.
С началом войны приоритеты Москвы резко меняются. Из вчерашних противников Сталин прагматично решает сделать союзников.
