В огне революции(Мария Спиридонова, Лариса Рейснер) - Майорова Елена Ивановна

Каботинка [22] до мозга костей, истеричка, довольно красивая, — она занималась прежде чем угодно, только не политикой, и теперь, — о, теперь она «коммунистка» душой и телом. В роль комиссарши, — министра всех театрально-художественных дел, — она вошла блестяще; в буквальном смысле «вошла в роль», как прежде входила на сцене, в других пьесах. Иногда художественная мера изменяет ей, и она сбивается на роль уже не министерши, а как будто императрицы («ей Богу, настоящая «Мария Федоровна», восклицал кто-то в эстетическом восхищении). У нее два автомобиля, она ежедневно приезжает в свое министерство, в захваченный особняк на Литейном, — «к приему».

Приема ждут часами и артисты, и писатели, и художники. Она не торопится. Один раз, когда художник с большим именем после долгого ожидания удостоился, наконец, впуска в министерский кабинет, он застал комиссаршу очень занятой… с сапожником. Она никак не могла растолковать этому противному сапожнику, какой ей хочется каблучок, и с чисто королевской милой очаровательностью вскрикнула: — «Ах, вот и художник! Ну нарисуйте же мне каблучок к моим ботинкам!» Не знаю уж, воспользовался ли он «случаем» и попал, или нет, «в милость». Человек «придворной складки», конечно, воспользовался бы… Внезапно она сделалась уже не одним министром «всех театров», а также и министром «торговли и промышленности». Положим, не хлопотно: «промышленности» никакой нет, а торгуют всем, чем ни попади, и министру надо лишь этих всех «разгонять» (или хоть «делать вид»), — записывала в дневнике весьма осведомленная Зинаида Гиппиус.

Жена Каменева Ольга, сестра Троцкого, стоматолог по образованию, получила театральный отдел Наркомпроса. Ее глубокое убеждение состояло в том, что «поэты, художники, музыканты не родятся, а делаются. Идея о прирожденном даре выдумана феодалами. Каждого рабочего можно сделать поэтом, каждую работницу — танцовщицей; главное — усидчивость». Со своей приятельницей Любовью Васильевной, женой советского дипломата Красина, она часто наведывалась в Париж, была известна своими туалетами и неограниченностью средств. Об этом много писали французские газеты.

Супруга члена Политбюро Зиновьева Злата Лилина возглавляла отдел народного образования Петроградского исполкома и была признана одной из крупнейших советских деятельниц в области попечения о детях. Она прославилась высказыванием: «Мы должны изъять детей из пагубного влияния семьи. Скажем прямо, национализировать. И с первых же дней жизни они будут находиться под благотворным влиянием коммунистических детских садов и школ. Заставить матерей отдать советскому государству ребенка — вот наша задача».

Неужели гораздо более разносторонне одаренная и образованная красавица и умница Лариса Рейснер, останется заурядной «женой» ответственного работника, не найдет применения своим многочисленным талантам? В это Лариса не желала верить.

Раскольников продолжал засыпать ее письмами. В августе 1923 года он писал, может быть, еще надеясь на воссоединение: «Пожалуйста, исправь свое жестокое отношение и приласкай мою бедную одинокую мамочку, если не ради нее, то меня <…>. Ты показала себя такой нечувствительной. Как тебе не стыдно? <…>. Если теперь она умрет с голода в непосредственной близости от тебя, то я тебе этого никогда не прощу. Посылаю тебе, моя милая, обожаемая малютка, кофе и мыло…».

Надежда Мандельштам записывала в своем дневнике: «Надо создать тип женщины русской революции, говорила Лариса Рейснер в тот единственный раз, когда мы были у нее после ее возвращения из Афганистана, — французская революция свой тип создала. Надо и нам». Это вовсе не значит, что Лариса собиралась писать роман о женщинах русской революции. Ей хотелось создать прототип, и себя она предназначала для этой роли».

Рейснер пыталась вернуться в литературный бомонд, устраивала изысканные интеллигентские вечеринки. Причем, время от времени помогая отдельным представителям еще оставшейся интеллигенции, она могла писать против интеллигенции в целом разгромные статьи. Она жаждала быть в гуще, на самом острие событий, желала постоянно ощущать свою значимость. Но кажется, ее время, время ее стихии безвозвратно кануло в прошлое.

«Красавица и чудовище»

Безусловная военная победа придала «красному режиму» легитимность, что снимало в России вопрос о власти и обеспечивало признание большевистского правительства правительствами других государств. Однако традиции европейской демократии были несовместимы с условиями, в которых России предстояло развиваться ускоренными, невиданными темпами, мобилизуя и централизуя наличные ресурсы. Суровая действительность разрушала все возникшие тогда беспочвенные иллюзии, воздушные замки, абстрактные мечтания, включая также и коммунистические. Например, она не оставила камня на камне от брошюры «Государство и революция», написанной Лениным летом 1917 года, рассуждения которой о будущем могли вызывать лишь недоумение, настолько они оторваны от реальности. Завоевав Россию, вожди большевизма вместо построения коммунизма, ведомые непознанными ими русскими закономерностями, смогли создать только государство-фабрику, что обеспечило победу во Второй мировой войне и через 30 лет после описываемых событий сделало Государство Российское сверхдержавой.

А. Белый ужасался мгновенно народившейся советской бюрократией. «Ужасно грустно: грустно и тяжело мне сейчас вообще; Москва — мертвый сон, канцелярщина и все увеличивающийся «идиотизм» правительственной власти; «они» разводят всюду свою отвратительную мертвечину. Порой негодование душит: негодуешь, разумеется, не на Революцию, ни даже на коммунизм (хотя что «они» сделали с коммунизмом!!). Негодуешь на хамство, мелочность, тупость и жестокую меднолобость руководителей».

При Советах Москва уже утратила свою прежнюю физиономию преимущественно торгово-промышленного и культурного центра, отбросила лихость и бесшабашность революционных лет и приобрела характер центра служебно-административного. «Кончилась романтика, авантюра, опасность, но кончилась и радость жизни», — сокрушалась Лариса. Надо было приспосабливаться к изменившимся условиям.

Новым покровителем и другом Рейснер стал известный журналист Карл Радек — видный партиец, блестящий оратор, язвительный и блестящий журналист, талант которого высоко ценил Ленин. В 1920–1924 годах Радек руководил отделом внешней политики Всероссийского центрального исполнительного комитета (ВЦИК) и отдела Центральной Европы наркомата внешних дел, где отвечал за экспорт революции. Он часто выступал в центральных газетах; в «Правде», «Известиях», находился на виду.

Впервые Радек и Лариса встретились на III конгрессе Коминтерна и, возможно, признали друг в друге родственные души. Она тотчас приложила все усилия, чтобы Радек влюбился в нее, увлекла его за собой, и их роман стал притчей во языцех. Радек рассказывал, что «в сентябре (1923 г.) Лариса пришла к нему с просьбой помочь ей выехать в Германию… Ларису тянуло туда. Тянуло сражаться в рядах германского пролетариата и приблизить его борьбу к пониманию русских рабочих. Ее предложение меня очень обрадовало… Но в то же время я чувствовал, что ее поездка в Германию — бегство от неразрешенных сомнений».

В это время в Германии возникла очередная революционная ситуация. Радек был послан на помощь немецким товарищам. В прошлом он активно сотрудничал с германской, австрийской и польской социал-демократией. С ними последовательно он то ли расплевался сам, то ли был попросту изгнан за авантюризм и другие, более серьезные прегрешения. Но большевики оценили его способности. Направленный в 1918 году в Германию по поручению Ленина для организации там революции, Радек, хотя и выполнил поручения, оказался в центре серьезных скандалов.

Возможно, и даже скорее всего, он был инициатором попытки членов так называемого «Спартака», германского двойника партии большевиков, устроить переворот, подобный тому, который удался в России. Однако большая часть «спартаковцев», вышедших на митинги и демонстрации, была уничтожена войсками, лояльными правительству. По свидетельству Феликса Дзержинского, пытавшегося координировать действия коммунистов и скрывшегося, когда стало ясно, что восстание потерпит крах, войска очень жестоко подавили восстание. Группа реакционных офицеров бывшей кайзеровской армии без суда и следствия убила где-то в подворотне вождей германской социал-демократии Карла Либкнехта и Розу Люксембург. В обстановке всеобщего ужаса и скорби неожиданно прозвучал голос брата убитого Либкнехта. Теодор Либкнехт, известный берлинский адвокат, открыто обвинил в пособничестве карателям Радека и даже добился его ареста. Теодор утверждал и брался доказать, что именно посланец Ленина указал, где скрываются вожди рабочих! Теодор Либкнехт рассказывал, что встретил брата на улице и тот на ходу сказал ему, что располагает информацией о связи Радека с военными кругами и считает его предателем. Он обещал рассказать об этом более подробно при встрече, но этой же ночью был арестован и расстрелян.