Среди ночи выползу за овин
И солому стряхну с бороды —
И тупо осклабится лунный блин
С небесной сковороды.
Под ногами, привыкшими к жесткости нар,
Шар земной повернется вспять,
Мне небес не откроет лунный швейцар
И пиджак не поможет снять.
Мне условную каторгу даст Страшный суд,
Я забуду свои чердаки.
Мою душу бреднями растрясут
Звездные рыбаки.
По дорогам уснувшей смешной страны,
Где собор, как ночной колпак,
Я уйду поискать иной тишины,
И с горы просвистит мне рак.
Маяки метеоров на лунном стекле
И полночное уханье сов
Проведут меня темным путем по земле
И откроют лазейки миров.
Там не будет ни стен, ни дверей, ни око́н,
А поля, канавы, кусты —
И меня никогда не отыщет закон
За пределами лунной черты.
Вот и все. Последняя ночь уходит,
Я еще на свободе, хоть пуст кошелек.
Я могу говорить о кино, о погоде, —
А бумаги свои я вчера еще сжег.
Я уверен в себе. У меня хватит наглости
Прокурору смеяться в глаза,
Я не стану просить заседательской жалости
И найду, что в последнем слове сказать.
Наплевать. Я давно в летаргической зоне,
Мне на что-то надеяться было бы зря:
У меня цыганка прочла на ладони
Концентрационные лагеря.
А другие? Один в потемках читает,
Этот ходит и курит, и так же она,
Да и что там гадать, откуда я знаю,
Может, каждый вот так же стоит у окна.
И никто, наверное, не ждет перемены,
И опять синяком затекает восток,
И я вижу, как незаметный военный
Подшивает мне в папку последний листок.
Под луной столбенели до́ неба голые сосны,
Птицы не уставали монетки в воде толочь.
Отшатываясь от заборов, пьяные пели косно,
Спешили со станции люди и пропадали в ночь.
До ближней звезды тянулась белого лая тропинка,
Свет на соседних дачах падал, желтел и чах.
А я играл втихомолку кукольным словом Нинка,
И руки спокойно спали на ее умытых плечах.
Учила верить в удачу замкнутая дорога,
Учила верить в мечту непроходимая темь —
В добрых горбатых деревьях скрыта фигура Бога,
Который пасет ночами своих влюбленных детей.
Гонит на запад тучи непостоянное лето,
Последние тучные нивы, плывущие через тьму.
Милые, дорогие, не вечно же лезть в поэты,
Когда ты с хорошей девчонкой, поэзия ни к чему.
Я снял очки и тут же споткнулся о чью-то руку.
В небе Большой Медведицей лег пешеходный мост,
И мимо деревьев, слившихся в одну сплошную разруху,
Невыразимо расейская фигура брела на пост.
Взывающий к вечной дружбе звал друга Борей и Витей,
Кто-то от нас в полметре калитку не мог никак
Осилить, и в этом мире, предельно лишенном событий,
Терпкая тривиальность перерастала в факт.
Дальние звуки радио из лагерей доносило,
Парочки шли за нами и падали под обрыв,
– Не видели тут гусенка? – неожиданно вопросила
Дымчатая старуха, выскочив, как нарыв.
В каждый атом поэзии лезла житейская проза.
С засученными рукавами, по пыльным путям земли
Луна не спеша месила зеленые сдобы навоза,
И в них ступали влюбленные, воры и патрули.
Где-то там, за горами день еще теплит хвою,
И холод чуть подымается из грустной сырой травы.
Речная зеркальная нечисть овладевает ольхою,
И тянется над водою воинство без головы.
Теперь мы были у речки. Плыла по воде копейка,
Луна своим круглым глазом мешала из-за угла.
А мы сидели на нашей, на чьей-то старой скамейке,
И грелись остатками за день растраченного тепла.
Мы узнавали ночь, где тени шагают по две…
…………………………………………
…………………………………………
…………………………………………
12–17/vii—55
Сперва всего пою отчизну:
О слава, слава, слава, Петя…
Как много слав в моей стране!
А наши радостные дети —
За них мы гибли на войне.
Эх-эх! Махорка, табачок—
Станцуем – и в окопчики!
Война, ребята, пустячок —
И танцевали хлопчики.
Пускай пижоны ходят в брючках —
А мы по-русски, как-нибудь…
О родина, возьми на ючки,
Чтоб под лицом к тебе прильнуть
И обнимать поля и рощи,
Твои дубовые леса,
Где вышел из народной толщи
Изобретатель колеса.
1956
