Шолохов. Незаконный - Прилепин Захар

Шолохов об этом знал.

Он уже задумал новую, посвящённую коллективизации вещь.

Ничего более коллективизации сейчас его не волновало.

Левицкая, пока гостила у Шолохова, поднимала вопрос о переезде в Москву – хотя бы на зиму.

– Зачем я поеду? Здесь сколько хочешь материала для работы. Растут колхозы. Я ведь все колхозы знаю, всех руководителей. А они знают меня.

И вдруг спросил:

– А что, Евгения Григорьевна, много есть произведений из колхозной жизни?

Левицкая ответила: Панфёров.

Шолохов сказал:

– Да, Панфёров. И это дрянь.

И добавил:

– Не считайте самомнением, если я скажу, что, если я напишу, я напишу лучше других.

Левицкая в ответ:

– Да я уверена. У вас уже есть план?

Шолохов:

– Да, повесть листов на десять.

– Сколько же времени вам нужно на это?

– Месяца три.

Шолохов трезво оценивал свои силы. Если б то была повесть – он успел бы написать её за три месяца. Но повесть – как и в случае с дебютной, посвящённой корниловскому походу, вещью Шолохова, – снова разрослась в эпопею.

Первую книгу романа, имевшего первоначальное название «С потом и кровью», и лишь затем переименованного в «Поднятую целину», Шолохов сделает за полтора года. Она будет почти на треть больше любого из томов «Тихого Дона». Шолохов работал над «Поднятой целиной» в том же запойном ритме, в котором делал первые части «Тихого Дона».

Однако вся работа над дилогией продлится не три месяца и даже не три года, а 29 лет.

Коллективизацию на селе не случайно называли «революцией».

Шолохов так о Плоткине и скажет: он делал на Дону колхозную революцию. Это потом, в поздние советские времена слово «революция» обрело почти праздничные коннотации. Шолохов помнил её иначе и вкладывал в свои слова куда более горькие смыслы.

На глазах рушились устои. Происходившее являлось страшным продолжением Гражданской. Шолохов, так вышло, стал летописцем войны: все его книги – о противостоянии, преодолении, насилии.

Происходившее не было, что называется, экономической реформой – но являлось всемирного масштаба событием.

Обобществлялась собственность.

Обобществлялся воспетый в сотнях казачьих песен, являвшийся героем сотен сказок, присказок, поговорок – казачий конь. Обобществлялась вся скотина. Обобществлялась земля. Обобществлялся мир.

Это было потрясением невероятной силы.

Поздний скепсис по поводу романа Шолохова о коллективизации, – чего-то там на потребу власти написал про мужиков, ковыряющихся в земле, и бесноватых партийцев, – нелеп, глуп.

Неслыханные деяния творились. Множество коллизий, положенных в основу классических романов и драм, меркнут пред русской коллективизацией.

В сентябре 1930-го судьба сведёт Шолохова с наиважнейшим в его судьбе человеком, который станет другим, не менее значимым, чем Або Плоткин, прообразом Семёна Давыдова. Звали его Пётр Кузьмич Луговой. Уроженец Усть-Медведицкого округа Войска Донского, 1904 года рождения, член ВКП(б) с 1923 года, Луговой в том сентябре был назначен секретарём Вёшенского райкома партии.

Знакомство их состоялось в Миллерове, в тот самый день, когда Луговой узнал о своём назначении. Он вспоминал: «Шолохов был в кубанке из коричневого с проседью каракуля, в рубашке, застёгнутой большими пуговицами на стоячем воротнике и подпоясанной узким кавказским ремешком, в темных галифе и лёгких хромовых сапогах. Светло-русые вьющиеся волосы придавали его открытому лицу приятное выражение. Бросались в глаза высокий прямой лоб, несколько выдающиеся скулы. В руке – трубка. Шолохов тогда был быстр в движениях, подвижен, энергичен, кипуч…»

Луговой вспоминает, что Шолохов вскоре уехал домой на… мотоцикле ГПУ. Его положение на Верхнем Дону было столь весомым, что он спокойно мог воспользоваться этим – наиболее скорым в тех краях – средством передвижения.

«В первое время работы в районе моё сближение с Шолоховым шло медленно. Встречались мы с ним чаще всего в райкоме, куда писатель приходил узнать, как идут дела с хлебозаготовками, с уборкой, вообще – какие новости…»

Новости случались такие, что не приведи Господь.

Гнали крепких казаков, разоряя их дворы. Изымали в пользу государства последнее.

Надрывалась народная душа, пытаясь понять: что это, за что это.

Всю осень Шолохов пишет будущую «Поднятую целину».

Беспристрастно перечитанная книга эта даёт очень сложную картину бытия.

На первых же страницах появляется секретарь райкома партии – «подслеповатый и вялый в движениях». Нет бы зоркий и бодрый.

Он напутствует Семёна Давыдова, едущего создавать колхоз на хутор Гремячий Лог. Расписывает там обстановку: «В Гремячем – партячейка из трёх коммунистов. Секретарь ячейки и председатель сельсовета – хорошие ребята, красные партизаны в прошлом, – и, опять пожевав губами, добавил: – со всеми вытекающими отсюда последствиями. Понятно? Политически малограмотны, могут иметь промахи… Да, ещё: секретарь ячейки там краснознамёнец, резковат, весь из углов, и… все острые».

То есть, повторим – если «красные партизаны», тут даже и гадать не надо: политически малограмотные и творят, что хотят.

Ещё через страницу появляется партячейка.

Макар Нагульнов, секретарь – тот самый, что из острых углов.

Шолохов даёт портрет: «Он был бы красив той неброской, но запоминающейся мужественной красотой, если бы не слишком хищный вырез ноздрей небольшого ястребиного носа, не мутная наволочь в глазах».

Хищный! А наволочь в глазах выдаёт мутную, уставшую, нездоровую душу.

Председатель сельского Совета Андрей Размётнов.

Шолохов описывает его, при первой встрече, чуть мягче, и почти бесстрастно: «…плотный казачок в козьей серой папахе, сбитой на затылок, в куртке из шинельного сукна и казачьих с лампасами шароварах, заправленных в белые шерстяные чулки… пригладил ладонью белёсые и курчавые усы, с достоинством протянул руку Давыдову».

Однако и характер Размётнова Шолохов спустя несколько страниц вскроет и подаст прямо и безжалостно, рассказав историю этого персонажа. Когда, вернувшись с Первой мировой, Размётнов ушёл на Гражданскую воевать за красных, местные казаки в отместку изнасиловали его жену. Та, заражённая сифилисом, со стыда наложила на себя руки. Вскоре умер их маленький ребёнок. Вернувшийся с войны Размётнов жил один, с бабами не сходился и на уговоры матери подыскать себе жену не реагировал.

Характерно, что в сердцах мать зовёт его «агел» – нечистый дух! «И в кого такого идола уродила! Набычился и сопит. Чего молчишь-то? Агел!»

Спустя какое-то время Размётнова приманит к себе вдова местного вахмистра – погибшего на войне белогвардейца – Марина Пояркова. Она попросит Размётнова перекрыть ей крышу и – оставит ночевать. В постели ему скажет: «В тебе казачьего – поганая капля. Ведерник тамбовский тебя делал».

Далее следует диалог между казачьей вдовой и Размётновым. Она рассказывает любовнику про своего бесстрашного мужа:

«– Мишку за смелость любила, а вот тебя… так, ни за что, – и прижалась к груди Андрея маленьким пылающим ухом. А ему в полутемноте показалось, что глаз её светится огнисто и непокорно, как у норовистой ненаезженной лошади».

Наутро спросила:

«– Придёшь завтра хату докрывать?

– Ну, а то как же? – удивился Андрей.

– Не ходи…

– Почему такое?

– Ну, уж какой из тебя крыльщик! Дед Щукарь лучше тебя кроет, – и громко засмеялась. – Нарочно тебя покликала!.. Чем же, окромя, примануть? То-то ты мне убытку наделал! Хату всё одно надо перекрывать под корешок».

Для Шолохова «не казак» – сродни врачебному приговору: хуже и быть не может. Мало того что казачьей хватки лишён – он ещё и руками ничего делать не умеет, даже к мужицкому труду не способен. Бестолковый дед Щукарь – и тот ловчей.

Но притом Размётнов – председатель! Чего он должен напредседательствовать – с такой страшной обидой на местных, поломавших его жизнь, и с натурой, над которой белогвардейская вдова способна издёвку творить?