Воспоминания - Романов Александр Михайлович

К счастью для всех заинтересованных сторон, посетителям, как правило, отвечают утвердительно. Не нужно особого красноречия, чтобы убедить «генерала» продать свой серебряный кортик, «подарок покойного царя». Бедняга с радостью расстанется с надоевшей вещицей и потому, что боится ее, так как никогда не держал в руках оружия, пока не приехал в Америку, и потому, что его откровенно тошнит от повторения одной и той же лжи по многу раз за ночь. Весьма поучительно заметить: ни один роскошный русский ресторан не имеет успеха в Америке, если не наделяет официанток титулами и не заставляет артистов рядиться в нелепые костюмы. В числе прогоревших был и ресторан, открытый знаменитым петербургским шеф-поваром, признанным во всей Европе, поскольку он занял второе место после Эскофье [8]. Его кухня была превосходна, и развлекал он гостей со вкусом, однако его служащим хватило глупости признавать свое простое происхождение и отрицать, что они видели царя ближе, чем с расстояния в пять миль.

Напрасно я предупреждал его: никто не одобрит такие вольности в стране, где даже бродвейские актрисы уверяют публику в своей «личной дружбе» с покойной царицей. Сам ресторатор сводил все разговоры с посетителями к обсуждению соусов и блюд. Он продержался шесть недель.

Кстати, в юности он служил поваром на кухне в Царскосельском дворце.

Мало-помалу – перемещения беженцев заняли первые десять лет изгнания – каждая страна в мире получила тип, наиболее подходящий своим условиям. Южноамериканские страны привлекали людей, которые любили заниматься сельским хозяйством, а также военных. Они хотели служить в императорской гвардии или в охране какого-нибудь неутомимого претендента на пост президента. Бывшие дипломаты и бывшие банкиры довольно хорошо вписались в то, что осталось от эдвардианского общества в Англии; они, конечно, испытывали шок на черно-белых приемах в салонах Мейфэра, но сознание того, что Карлтон-клуб остается на своем обычном месте и что причуды Монтегю Нормана [9] по-прежнему развлекают публику, помогает им переварить присутствие Рамси Макдональда [10] на Даунинг-стрит и правление Ноэла Кауарда [11] на Пикадилли. Неизменные удобства британской жизни лечили их русскую истерию. В самом деле, утешительно открывать утренние газеты за завтраком и понимать, что Лондон остается все тем же ворчливым, грубым Лондоном, где каждый политик по-прежнему пророчествует о судьбах империи в классической чемберленовской манере, лорд Ротермир [12] с пеной у рта раздувает скандалы на страницах своей распухшей «Дейли мейл», как в былые времена, Бернард Шоу по-прежнему показывает язык далекой Америке, а колонка советов читателям в почтенной «Таймс» по-прежнему печатает бодрые новости о всепрощающих Ричардах и Джоан, которые хотят начать все сначала. Русские в Лондоне стали такими трепетными и поразительными англичанами, что, разговаривая с ними, трудно поверить, что на другой стороне Ла-Манша, менее чем в трех часах лета, можно найти сотни тысяч их соотечественников, которые продолжают размышлять об «истинном лице» революции и праве государства убивать.

Как правило, русские мошенники плохо приживаются в Англии. Тамошние журналисты имеют неприятную привычку сверяться с «Готским альманахом»; старейшие члены лучших клубов даже после десятой порции виски с содовой могут назвать имя младшего сына троюродного брата того русского князя, который раньше, в 1870-х годах, жил на Керзон-стрит. Кроме того, многие британцы часто посещали Россию до войны и останавливались не только в придорожных гостиницах. Еще ни один британец не просил меня подтвердить подлинность того или иного «князя» или «графа». Все в Англии, в том числе газетчики, понимают, что даже подлинные носители высоких русских титулов никогда не являлись подлинной «знатью» и не были связаны с императорской семьей, но были просто потомками простолюдинов, возвысившихся благодаря каким-то услугам, оказанным верховной власти. Поистине, только человек, который хочет быть обманутым, не способен отличить откровенного самозванца от человека, выросшего в более или менее возвышенной обстановке. Вот почему в самом начале моего изгнания я никогда не отвечал на расспросы о подлинности тех или иных титулов. Я по-прежнему получаю сотни таких запросов. Все они идут из Америки и от американцев. Все они без исключения делаются людьми, которым следовало быть умнее.

– Вы должны мне сказать, – обратилась ко мне недавно одна американка, которая всю жизнь провела между Вандомской площадью и «Ритцем», – в самом ли деле князь Х. – принц!

– Я ничего вам не скажу, – ответил я. – Я не бюро информации. Почему бы вашему мужу не навести о нем справки? В конце концов, «князь» – не южноамериканский заем. Вам не придется продавать его вдовам и сиротам.

– Ах, вы не понимаете! – воскликнула дама. – Он нравится и мне, и моему мужу, и моей дочери…

– Отлично, – ответил я, – чего же вам еще?

– Но настоящий ли он князь, то есть принц?

– По тому южноамериканскому займу, который распространяет ваш муж, выплачивают проценты?

– Не вижу связи.

– А я вижу, – возразил я. – Человек, который так много знает о том, что произойдет в Южной Америке в ближайшие девяносто девять лет, должен хоть немного разбираться и в русских князьях.

– Как бы вам понравилось, – с кривой улыбкой заметила она, – если бы кто-то из ваших сыновей собрался жениться на американке, а кто-то из ваших родственников отказался свидетельствовать о его подлинности?

– Мне не нужно об этом беспокоиться. Слава богу, все шестеро моих сыновей женились на русских беженках без гроша в кармане. Им не нужно слушать ерунду о несчастной наследнице, которая любила хорошего американского юношу, но вышла замуж за порочного титулованного иностранца.

– Сколько в вас злости!

– Вовсе нет. Я просто верю в закон спроса и предложения. Вы, американцы, всегда охотились на принцев и графов. Что ж, теперь вы их получили – их тысячи. Чего же еще вы хотите?

Среди многих блестящих коротких рассказов, написанных покойным Жюлем Леконтом [13], есть один мой любимый. Будь я министром образования России, я бы приказал печатать его на первых страницах учебников для чтения. Речь в нем идет о проститутке, которая всю ночь ходит по Большим бульварам в тщетных поисках клиента. Наконец, перед самым рассветом, она видит господина, который улыбается ей и как будто готов начать переговоры.

– Мужчине плохо одному, – пылко произносит она и собирается предложить свою руку, но встречный начинает говорить. Какое-то время она слушает, а потом вздыхает: – Ну надо же, как мне не повезло! Встретить русского, да еще в такой час!

Господин захвачен врасплох.

– Что не так с русскими, – спрашивает он, – разве мы не платим хорошо?

– Деньги – еще не все, друг мой, – отвечает проститутка. – Я лучше пойду с французом, который обокрадет меня, или с американцем, который меня изобьет, чем с русским. Ступайте, друг мой!

– Но почему? Вы должны назвать мне причину!

– Почему? И вам еще хватает наглости спрашивать меня: почему?! Разве вы сами не понимаете? Что ж, я все вам объясню. Вот в чем дело. У вас есть привычка сначала брать все, что женщина может вам предложить, а потом рвать на себе волосы, плакать и рассказывать о вашей красивой невесте

Соне, чистейшей девушке на свете. Она не должна губить свою жизнь с человеком, который делит постель с французской проституткой. Прощайте, друг мой! Передавайте привет месье Достоевскому.

Я знаю все, что нужно знать о русских изгнанниках. Я делил с ними хлеб, и их страдания не были для меня чуждыми. Я видел их героические попытки начать новую жизнь, и я не закрываю глаза на их уродливые недостатки. Признаю, что на каждого русского мошенника, который женился на американской миллионерше, есть сотни, которые погибли во французском Иностранном легионе, и тысячи, которые голодали в Турции; на каждого дешевого водевильного актера, который изображает «бывшего солиста его императорского величества» на Бродвее, есть сотни обладателей огромного таланта, которые водят такси в Париже или работают на сталелитейных заводах в Пенсильвании; что на каждого авантюриста, который вышибает слезы из слушателей, повествуя о своих «утраченных миллионах», есть множество бывших мультимиллионеров, которые не заикаются о своих железных дорогах и фабриках в России. Но несмотря на все это, есть что-то, что не сможем и не захотим забыть ни я, ни История: два миллиона русских изгнанников, тех же самых людей, которые вначале взяли от империи все, что она могла им дать, – защиту против толпы, право эксплуатировать крестьян, недоплачивать рабочим и штрафовать акционеров, вести уютную и удобную жизнь. Потом, когда империя уже ничего не могла им дать, они сидели на краю кровати, плакали и жаловались, что не сохранили верности мечте своей молодости, красивой девушке по имени Революция.