В подполье можно встретить только крыс… - Григоренко Петр Григорьевич

— Було — спокойно ответил он. И рассказал о том, как он с полком ходил в тыл противника и, обходя одну за другой позиции, занятые противником, наткнулся на позицию, которая не была занята, но охранялась собаками. Одна из собак совершенно неожиданно бросилась на него.

— Перелякався (перепугался) насмерть, — говорил он. — Так перелякався, що аж руки тремтили май же пивгодины. (Так перепугался, что даже руки дрожали почти полчаса).

— Ну и что же вы сделали с перепугу, — спросил я его.

— Собаку застрелив, — спокойно ответил он.

Полной его противоположностью была Вера. Представляя собой тоже характерный тип, она выглядела обычной цокотухой — не высокой, но очень плотной, грудастой. Это была украинская жена, у которой вся жизнь в муже и его хозяйстве. В полку многие ее не любили за то, что она докладывала мужу обо всех нарушениях дисциплины и непорядках, которые ей становились известными. Можно было слышать, например, такое: командир батальона докладывает Леусенко обстановку. Слышится вопрос: «А ты сам, где находишься?» Несколько замявшись, тот докладывает. Вдруг врывается женский голос. «Не верь, Ваня! Он находится там-то и там…» «Вера, уйди с волны! Я сам знаю, где он находится и сейчас обучу его правильному ориентированию».

Веру, в связи с такими случаями, обвиняли во вмешательстве в дела полка. Партполитаппарат, недолюбливавший Ивана Михайловича, подбирал жалобы на его жену, разбавлял их сплетнями. И все это шло в политдонесения. И чем дальше от передовой читались сии бумажки, тем страшнее выглядела обстановка в полку. Неоднократно Леусенко предписывалось из армии и фронта отправить жену в другую часть. Но Иван Михайлович был тверд. Бумажки эти подшивал, но не отвечал на них. Когда же с ним разговаривал кто-либо из высокого начальства, он отвечал: «Не понимаю, почему моей жене нельзя служить в одной части со мной. Она что, не выполняет свои должностные обязанности?» Но именно в этом ее обвинить было нельзя.

Она являлась высококвалифицированным, первоклассным радистом. Она имела то, что называлось природным даром. Формально она не принадлежала к составу полка. Была радисткой батальона связи дивизии и как таковая была послана в полк для работы на радионаправлении дивизия — 310 сп. Связь она держала отлично. Полк неоднократно отрывался на большие расстояния, но радиосвязь действовала бесперебойно. Надо было слышать, как радисты дивизии, принимая телеграммы из 310 сп. любовно говорили: «Ну пишет! С Верой не пропадешь». Когда связь была особо сложной, Вере высказывалось столько комплиментов, и никто тогда не вспоминал, что она жена командира полка. Она была просто мастер высокого класса, боевой друг.

Но в одном — в постоянном стремлении защищать интересы мужа — она была неисправима. Моя жена тоже попыталась по-дружески посоветовать ей не касаться служебных дел мужа. Но она удивленно воскликнула: «Ну как же так! Полк Ванин, а Ваня мой! Как же я могу молчать, когда его обманывают?»

— Ну, так вы делайте это, когда остаетесь вдвоем. А вы говорите при всех.

— А что мне скрывать! Что я неправду говорю?

В общем, жена моя тоже потерпела поражение. Вера оставалась непреклонной в защите «семейных интересов», как были непреклонны ее предки по женской линии в защите своих семей и своего хозяйства. Я с самого начала пошел по другой линии. Никого ничему учить не стал, а занял позицию защиты этих двух любящих людей. Получив первое, после моего прибытия в дивизию, распоряжение об откомандировании Веры, я не стал его пересылать в полк, а пригласил заехать Леусенко. Мне надо было узнать его истинную позицию. Он твердо заявил, что без Веры в полку не останется. И я отписал в армию, что красноармеец Вера Леусенко в 310 полку не служит. Она — красноармеец — радист батальона связи. Тогда прислали распоряжение откомандировать Веру из дивизии. Я ответил, что она имеет высокую квалификацию, и батальон ее никуда откомандировывать не желает. Прислали подтверждение, потом напоминание. Тогда я, воспользовавшись приездом в дивизию Гастиловича, рассказал ему об этой истории. Он раздраженно махнул рукой: «А это все брежневская братия. Любят под чужие простыни заглядывать. Не отвечали и не отвечайте в дальнейшем. А я там у себя в штабе скажу, чтоб прекратили. Больше напоминаний не было. И Вера продолжала заботиться о Ванином полке.

Вот и сейчас, едва я вошел в дом, занимаемый Леусенко, как Вера бросилась просвещать меня.

— Хватит, Вера, — промолвил Иван. — Бывало и похуже, и сейчас обойдется.

Не задерживаясь, мы с Иваном пошли.

— До чего же пакостно на душе. Больше всего не люблю рисковать жизнью без смысла, — проговорил Иван.

— Почему же без смысла? Очень даже со смыслом. Спасти десятки, а может, сотни людей.

— Да сам-то смысл бессмысленный, Петр Григорьевич, ведь можно же было не отдавать этот идиотский приказ о захвате плацдарма. Какие тут плацдармы, когда вся оборона 15 метров глубиной. Захватил вал, и всей обороне конец. Зачем же тут плацдарм? Да и где? Внизу под валом, у уреза воды?

— Ну, сейчас речь не об этом. Приказ уже есть. Надо найти способ его выполнения. С меньшим уроном для полка.

И мы начали обсуждать. Навстречу показались две повозки. На них начальник инженерной службы полка и двое саперов. Все получили ранения на мине и во время минометного обстрела. Все в радостно возбужденном состоянии, хотя ранения и тяжелые.

— Ну, мы отвоевались. Вам желаем дойти до победы.

Леусенко задал несколько вопросов об обстоятельствах ранения. Получалось, что местность, по которой идти, минирована. На душе становилось все тоскливее.

Пришли к реке. Батальоны, прижавшись вплотную к валу, отдыхают. На валу, в окопах, охранение. Противник все время настороже. Бросает ракеты, обстреливает из пулеметов и минометов. Полковые саперы продолжают проверку пути перегруппировки в новый район. Прибыла рота саперного батальона дивизии. С маршрута уже снято полковыми саперами большое количество мин. Но дивизионные снимают еще и еще. Вот взрыв. Потом еще и еще. На каждый взрыв противник дает минометный налет. Калечатся и гибнут люди. Ночное разминирование — горе. Перед рассветом решаем идти. Противник как будто успокоился. В полку настроение тревожное. Всех предупреждают: «В случае, если кто подорвется, не стонать, чтоб не вызвать минометного налета». Одновременно пытаемся успокоить. Сообщаем, что путь разминирован. Леусенко заявляет — пойду в голове колонны. Люди больше поверят в надежность разминирования.

— Ну, что ж, и я пойду с тобой. Если моя есть, то дождется меня, даже если пойду последним, — пытаюсь шутить я.

Когда уже построились, передали еще раз по колонне. — Тишина полная!

Тимофей Иванович стал впереди меня: «Будем идти, ставьте свою ногу точно в мой след!» — прошептал он.

— Вам положено за мной идти. Вот вы и будете ставить в мой след.

Вмешался Леусенко. В конце концов решили — первый пойдет командир саперной роты, потом ординарец Леусенко, потом он сам, затем Тимофей Иванович и затем я. Передаем по колонне: ставить ногу в след впереди идущего, и пошли.

Удача сопутствовала нам. Пришли в новый район в абсолютной тишине. Вскоре прибыли три складных деревянных лодки. В предрассветной дымке незаметно для противника спустили на воду и бесшумно переправились. Пехота бросилась на вал, но поднялась тревога, и вражеский огонь прижал нашу пехоту к земле. Было ясно: вал без хорошей артподготовки не взять. Приказываю Леусенко: «Давайте сигнал на общий отход».

— А как же с плацдармом? — сомневается он.

— Подумайте, как вывести всех, в том числе раненых и убитых. За остальное отвечаю я.

Доложил Угрюмову. Сказал, что плацдарм не стал захватывать на свою ответственность. Некоторое время спустя позвонил Гастилович. Довольно мирно и спокойно спросил:

«Ну, что там у тебя?» Я рассказал ход событий. Закончил словами: «Рассчитывал внезапно захватить хотя бы кусочек вала. Тогда бы зубами вцепились в него. Оставлять людей внизу под валом на истребление, считал недопустимым. Перескочить на ту сторону ничего не стоит. В любой момент, если прикажете, перескочим, не оставаться там, если не захватить вал, невозможно.