«Зачем нам чужие люди, когда у нас есть одесситы»
20 ноября 1920 года заявление Каменева было переслано в ВЧК (395). Однако, еще будучи на Украине, он отправил руководителю Всеукраинской ЧК, которым был тогда Василий Манцев, обстоятельный доклад о своих похождениях в Одессе [395]. И вот что он рассказал.
«В 1918 году в Николаеве Каменева арестовали как коммуниста и комиссара офицеры русской армии и представитель немецкого командования. Когда его вели в германский штаб, нахлынула толпа рабочих, руководимая представителем местного Союза инвалидов георгиевских кавалеров Нейманом и депутатом Николаевского совета меньшевиком Усиковым. Каменева отбили, и на автомобиле он уехал в Одессу.
В конце февраля 1919 года его встретил знакомый по прежней партийной работе бывший председатель Военно-морской следственной комиссии Кибенко, который сообщил, что прибыл из Киева для подпольной работы, имеет для этих целей 280 000 рублей, и предложил совместное убийство генерала Гришина-Алмазова, для чего нужно поставить „адскую машину“ в лондонской гостинице, где расположен штаб Добровольческой армии. С Кибенко Каменев встречался еще два раза для обговорки деталей покушения. На одной из явок в кафе Дитмана на углу Преображенской и Нежинской улиц за чашкой кофе Кибенко должен был передать некоторые документы, по-видимому, нужные для проникновения в гостиницу.
Неожиданно кафе оцепил вооруженный патруль, и к столику, за которым совещались подпольщики, подошли несколько человек с обыском. У Каменева были вытащены три документа на разные фамилии, письмо и самоучитель французского языка. Один из обыскивателей, представившийся Бабадиным, заявил, что его хорошо знает, – это брат московского коммуниста Каменева. Тот возразил, что с московским Каменевым не знаком и, выдавая себя за украинца, сказал, что фамилия его – Каминев, а второй Каменев, кажется, еврей. Однако это ему не помогло, и под усиленным конвоем их с Кибенко доставили в Бульварный участок, где очень грубо и по-хамски допросили, после чего отвели в камеру.
2 марта Кибенко вызвали на допрос. Вернувшись в камеру, он сказал, что его, возможно, за деньги освободят, а за Каменева он похлопочет. В тот же день Кибенко освободили. Каменева же на следующий день после сопровождавшегося издевательствами допроса водворили в камеру смертников, где сидели 13 человек. Вскоре, однако, пришло обнадеживающее сообщение от Кибенко, что его не расстреляют, но вот с освобождением возникли некоторые сложности, так как арест „брата Каменева“ освещался в местных газетах. К этому времени со стороны Николаевской дороги подходили григорьевские войска, и французы, отступая, освободили заключенных.
Каменев явился в вышедший из подполья одесский большевистский комитет. Первыми, кого он встретил, были Южный и Западный, организующие орган борьбы с контрреволюцией. На его предложение о работе те ответили: приходите завтра. Понимая, что означает эта отмашка, назавтра сначала он пошел не к ним, а к партийному организатору Елене Соколовской. Перед входом в ее кабинет он встретил незнакомого ему человека. Они разговорились. Незнакомец сообщил, что фамилия его Масальский, что он артист и приехал из Москвы, где в последнее время был комиссаром 2-го Басманного района, при этом показав какие-то бумаги, которые Каменев не прочел, и, наконец, сказал, что тоже пришел к Соколовской искать службу.
В кабинет они зашли вместе. Соколовская дала им записку с направлением в распоряжение Чрезвычайной следственной комиссии. Увидев записку от „тов. Елены“, их сразу же зачислили сотрудниками, выдав удостоверения на право производства арестов и обысков.
Первое, что было поручено Каменеву, – это был арест некоей Поплавской, члена партии левых эсеров, служившей в подотделе статистики продовольственного отдела. Принадлежность к левым эсерам в то время на Украине никаким криминалом большевиков не являлась, но она подозревалась в связях с белогвардейцами. Обыск дал свои результаты, и Каменев напал на след агентуры Василия Шульгина. В ближайшее время были арестованы ряд лиц, причастных к шульгинской „Азбуке“. Каменев рассказывал, что меньше чем за две недели апреля им было „проведено много операций и раскрыто много контрреволюционных гнезд и агентов, например, представителя от белой гвардии Войцеховского (чья фамилия, как мы помним, была в первом расстрельном списке ЧК, опубликованном одесскими „Известиями“. – O. K.) и компанию по делу московского восстания „Дом анархии“» [396].
Относительно последних можно предположить, что речь шла не об анархистах как таковых. Ведь в 1919 году в Одессе в советский период анархисты существовали легально, и не только те, которые стояли на большевистской платформе, но и оппозиционные «набатовцы», и к тому же, как мы уже видели, с некоторыми одесскими анархистами Каменев, как мы знаем, и в 1919 году сохранял хорошие отношения. Возможно, он имел в виду агентуру соратника Бориса Савинкова, полковника А. И. Эрдмана, латыша по национальности. В 1918 году под видом приехавшего из американской эмиграции анархиста (за которого по причине отсутствия четкой партийной организации было сойти легче, чем за большевика) по фамилии Бирзе Эрдман устроился на службу в осуществляющий контрразведывательную деятельность Военконтроль Наркомвоена. Здесь, с одной стороны, он работал против одних противников – немцев, а с другой – снабжал соратников по «Народному союзу защиты родины и свободы» сведениями о других врагах – большевиках. Завязав дружбу с некоторыми членами Московской федерации анархистских групп, Бирзе устроил своих людей в домах, занимаемых анархистами [397]. Дважды в 1918 году арестовывался чекистами: в апреле во время разоружения анархистов и в августе, но оба раза был отпущен – второй раз уже в разгар Красного террора, по нашему мнению, благодаря Екабу Петерсу, более лояльно относившемуся к своим соплеменникам. Затем Бирзе-Эрдман участвовал в Белом движении, после поражения которого оказался в Польше. Если наше предположение о том, что Каменев арестовал каких-то его людей, верно, то остается сожалеть, что бывший чекист не назвал их фамилии и не сообщил, что с ними стало в дальнейшем.
Вернемся к показаниям Каменева. Руководство комиссии, сочтя его работу очень успешной, кооптировало в члены Секретно-оперативного отдела, выдав ему мандат за номером 44. Однако это повышение вызвало неприятие у его коллег – Янишевского и Климовицкого [398], говоривших: «Зачем нам чужие люди, когда у нас есть одесситы».
25 апреля приехали Вихман, Пузырев, Меламед и Вениамин. По их приказанию Каменев подготовил все законченные дела своей разработки. С приездом представителей Центра началось переформирование из Временной следственной комиссии в губЧК, и на собрании сотрудников по предложению Пузырева Каменева одного из первых назначили инспектором в агентурно-инспекторский подотдел. Более того, заведующий подотделом Александров сделал его своим заместителем, что вызвало опять-таки недовольство со стороны Янишевского, Климовицкого и ряда других инспекторов-одесситов.
Каменев писал, что во время его пребывания в агентурно-инспекторском подотделе Секретно-оперативного отдела, руководимого Пузыревым, все предложения которого считались законом, был произведен ряд арестов инспекторов, включая и главного – Александрова. Инспектора были отданы под суд за то, что занимались всякими «темными делами» и хищением из хранилищ, а Александрова расстреляли за измену (в чем была ее суть, мы еще расскажем). «Получив некоторые похищенные товары, – вспоминал Каменев, – одесситы предложили и мне, но я сказал, что в шелках не нуждаюсь», добавив при этом, что он против самовольного распределения.
