Происхождение Второй мировой войны - Тышецкий Игорь Тимофеевич

Немецкие коммунисты оказались в сложном положении еще в 1922 году, после советско-германского сближения в Рапалло. Они очутились между трудно совместимыми интересами — Советского государства и мирового коммунистического движения. Собственно говоря, Радек и Зиновьев как раз и выражали эти различные интересы. (Радек, кстати, до Рапалло придерживался тех же взглядов, что и Зиновьев, и сам неоднократно подталкивал немецких товарищей к активным действиям.) Для большевиков в середине 20-х годов настали тяжелые времена. Они оказались без своего вождя. Ленин сначала серьезно болел и отошел от дел, а затем его просто не стало. Вождь и сам часто ошибался в отношении Германии, но, надо отдать ему должное, имел смелость хотя бы косвенно признавать свои промахи и обычно старался их исправить. Его менее одаренные соратники, которые еще при живом вожде развернули борьбу за власть, ошибались гораздо чаще, и уж точно никогда не признавались в этом, опасаясь слететь с политического олимпа. В результате каждый продолжал гнуть свою линию, а человека, способного найти компромисс и всех примирить, уже не было. Можно сказать, что в Советской России в это время правая рука часто не знала, что делала левая. Иногда доходило до курьезов. В Москве, например, могли наградить орденом Красного Знамени коммуниста Макса Гёльца, грабителя и насильника, уехавшего в СССР после отбытия наказания в Германии, что, естественно, вызвало у немцев негодование ³³. Впрочем, этот конкретный случай произошел уже после Локарно, когда в России перестали говорить о «духе Рапалло».

Вообще, получилось так, что период наибольшего сближения между Советским Союзом и Веймарской республикой пришелся как раз на время ожидания скорой пролетарской революции в Германии. Это, конечно, создавало огромные трудности как для людей, отвечавших за внешнюю политику Советского государства, так и для немецких коммунистов. Действительно, трудно было совместить официальные заверения Чичерина о «неуклонном стремлении к дальнейшему развитию установившихся с Германией дружественных отношений в соответствии с договорами», содержавшиеся в ноте наркома от 23 июля 1923 года ³4, с письмом Зиновьева немецким коммунистам, отправленном спустя всего три недели, 15 августа. В нем говорилось: «Кризис приближается! Решающие события неизбежны!.. КПГ должна молниеносно настроиться на грядущий революционный кризис... Ставка очень высока. Момент, когда все решает смелость, становится все ближе» ³⁵. Советский посол (полпред) в Германии Н.Н. Крестинский ходил на официальные встречи и приемы, где уверял немцев в неизменной дружбе Советского Союза и требовал от немецкой стороны того же, а одновременно, как и Иоффе во времена своего посольства, помогал готовить вооруженное восстание против существующей власти ³⁶. Любопытно, что когда немцы все же отваживались на протесты по поводу очередных призывов Зиновьева к германскому пролетариату, Крестинский, ни мало не смущаясь, объяснял Штреземану, что Зиновьев не является членом советского правительства и по своему положению может быть приравнен к депутату рейхстага ³⁷. Большевики уже успели привыкнуть к собственному двуличию. Теперь они пытались приучить к нему немцев.

Как ни странно, все это мало сказывалось на германо-советских отношениях. И совсем не потому, что официальные лица Германии не догадывались о том, что происходит. «Способствовать поддержанию дружественных отношений с правительством, чьи методы были столь отвратительны и связаны с поощрением подпольной деятельности Коминтерна, — вспоминал о том времени германский дипломат фон Дирксен, — казалось нам почти извращением» ³⁸. Но изолированная от западного мира и униженная Германия сама нуждалась в таком сильном партнере, как Советский Союз. Только так неудачники мировой войны могли ощущать себя по-прежнему великой державой. Создатель нового германского рейхсвера генерал фон Сект признавался, что его больше интересует «моральный эффект» Рапалльского договора. «Этот шаг, — писал он в частном письме, — означает первое и очень важное улучшение международного положения Германии. Поскольку многие полагают, что договор содержит больше, чем в нем есть на самом деле. В нем нет никаких военно-политических пунктов, но многие подозревают, что такие пункты есть. Разве это в наших интересах развеивать столь выгодный мираж?» ³⁹ Это хорошо понимали и большевики. Ленин говорил на VIII съезде Советов, что условия Версальского мира «толкают» Германию на сближение и что «единственное для нее средство спасти себя — только в союзе с Советской Россией, куда она и направляет свой взгляд» ⁴⁰. Были, конечно, у Германии и вполне материальные интересы к Советской России. В условиях затрудненного доступа немецких товаров на европейские рынки она казалась многим немцам очень важным потенциальным торговым партнером. Германо-советский торговый договор был подписан еще в мае 1921 года, то есть до Рапалло. Правда, надежды, которые на него возлагались, долго не могли реализоваться, так как финансовые возможности и Германии, и Советского государства были в то время сильно ограничены.

Куда более важным аспектом советско-германских связей в те годы было военно-техническое сотрудничество. Многие запреты, наложенные Версальским договором, можно было обойти с помощью Советской России и не участвовавших в войне нейтралов, и Германия активно пользовалась этими лазейками. Веймарская республика организовала в СССР производство таких вооружений, которые не имела права делать на своей территории (в Филях был построен авиационный завод Юнкерс, в Самаре — химическое предприятие Берсол по изготовлению отравляющих веществ, а в Туле, на Путиловском заводе в Петрограде и на Ладоге ежегодно производилось 300 тысяч артиллерийских снарядов для Германии) ⁴¹. Кроме этого, Россия предоставляла Германии возможность обучать и готовить военных летчиков и танкистов, что также нельзя было делать собственно в Германии. Взамен немцы делились с Советской Россией некоторыми военно-техническими секретами и помогали обучать советских военнослужащих. С немецкой стороны начавшиеся в конце 1921 года переговоры с представителями наркоматов обороны и внешней торговли в обстановке полной секретности часто вел сам глава рейхсвера генерал фон Сект, и он же вместе с другими посвященными генералами «были самыми стойкими и надежными приверженцами дружбы с Россией» ⁴². «Мы хотим две вещи, — объяснял Сект свои цели, — укрепить Россию экономически, политически и, следовательно, в военном отношении. Усиливая возможного будущего союзника, мы усиливаем самих себя. Вдобавок, мы хотим усилить самих себя непосредственно. На первых порах, осторожно помогая создать для себя, на случай необходимости, технически обслуживаемую военную промышленность в России» ⁴³. Даже рейхсканцлер Йозеф Вирт был поставлен в известность о военном сотрудничестве с большевиками лишь когда оказалось, что без правительственного финансирования осуществить его будет невозможно. «Всякий раз, когда наша западная политика садится на мель, — согласился с военными Вирт, — вполне разумно попробовать что-то на Востоке» ⁴⁴. Все было настолько секретно, что из германских дипломатов в курсе происходящего были лишь отвечавший за работу восточного направления статс-секретарь министерства барон фон Мальцан и посол в Москве Брокдорф-Ранцау.

В 1926 году СССР публично признал нахождение германских военных заводов на своей территории, утверждая, правда, что они производят продукцию исключительно для нужд Красной армии ⁴⁵. Еще раньше, после франко-бельгийской оккупации Рура, Германия перестала допускать на свою территорию проверяющих как проходит германское разоружение военных специалистов из Франции и Бельгии, а англичане тогда сами отказались от подобных инспекций ⁴⁶. Это сильно облегчало военное сотрудничество Германии и СССР. Однако в 1924 году, перед Лондонской конференцией по принятию плана Дауэса, Франция и Англия потребовали возобновить работу международных военных контролеров. Чтобы не ставить решение вопроса с репарациями под угрозу, Штреземан вынужден был согласиться с этим требованием, хотя на практике немцы продолжали всячески препятствовать военной инспекции своей территории. «Германия не в состоянии вести даже оборонительную войну, — уверял западных оппонентов Штреземан, — поскольку не имеет ни противогазов, ни самолетов, ни артиллерии, ни танков... Мы не смогли бы защитить себя даже от вторжения Польши или Чехословакии» ⁴⁷. В октябре 1924 года в западной печати появилась статья генерала Моргана, утверждавшего, что в распоряжении фон Секта находится полмиллиона военнослужащих (вместо 100 тысяч, положенных по условиям Версальского мира), получивших подготовку после 1921 года ⁴⁸. Дальше препятствовать появлению западных военных контролеров было уже невозможно, и Штреземан согласился на «генеральную инспекцию», подразумевая, что она станет последней. Инспекция длилась до конца 1924 года и выявила много нарушений, которые были использованы французами и англичанами как повод для продления оккупации своих зон по Версальскому договору.