В «Младшей Эдде» подробно излагается миф о том, как асы пытались связать волка, пока тот был еще мал. Сделав одну за другой две цепи, они предложили Фенриру показать свою силу, разорвав их. Что волк и сделал. Тогда асы обратились к карликам за помощью, и те создали магическую ленту. Когда асы предложили Фенриру порвать ее, волк почуял хитрость и потребовал, чтобы один из богов положил свою руку ему в пасть как залог того, что асы не желают ему, Фенриру, вреда. Бог войны Тюр сделал это. Фенрир не смог разорвать ленту и откусил Тюру руку.
Параллель с образом однорукого Берена очевидна. Толкин, как всегда, берет мифологический мотив и ставит его в совершенно другую сюжетную коллизию. Но масштабность образов Кархарота и Фенрира дает основания говорить о цитате. Интересно, что ранее мы видели, как у Толкина скандинавские цитатные образы приобретают больший размах, чем в первоисточнике; здесь же вселенское чудище превращается в хоть и ужаснейшего из волков Средиземья, но не настолько грандиозного, чтобы уничтожать богов.
Однако не менее значимо и сопоставление тех, кто теряет руку в зубах волка, — Берена и Тюра. Пусть о первом мы знаем очень много, а о втором — очень мало (с Тюром не связано никаких мифов, кроме приведенного), сам мотив однорукости крайне важен. Как блистательно показал Ж. Дюмезиль [55], если в мифологическом тексте тот или иной признак маркирован анормальностью (в частности, число глаз или рук не равно двум), то это означает сверхпроявление этого признака. Скандинавский бог войны Тюр — воплощение сверхсилы, и именно поэтому у него одна рука. Образ однорукого Тюра, несомненно, старше этиологического сказания о том, как именно он лишился правой руки, история связывания Фенрира не более чем позднейшее объяснение.
Берен среди героев «Сильмариллиона» занимает, пожалуй, центральное место. Его подвиг — добывание Сильмарила — значителен сам по себе, но надо помнить, что Сильмарил затем станет звездой Гиль-Эстель на челе у Эарендела Благословенного. Выше мы писали о том, что для Толкина «разворачивание» мира Средиземья началось именно с образа звезды-Эарендела. Если же мы посмотрим на историю мира изнутри, то именно потомки Берена и Лучиэни — короли Второй и Третьей эпохи, то есть история любви этого человека и эльфийской принцессы буквально определяет судьбу мира.
Конечно, авторского литературного персонажа неуместно сравнивать с богом, которому веками поклонялись северные народы, но если мы посмотрим на Берена и Тюра в рамках семиотической системы каждого, то Берен, пожалуй, окажется значимее.
Но в «Сильмариллионе» есть и другой однорукий.
Это Маэдрос, старший из сыновей Феанора. Обстоятельства, при которых он потерял правую руку, совершенно иные (спасение из темницы Врага), так что единственный миф о Тюре не имеет к нему никакого отношения. И все же мы полагаем, что анализ образа Маэдроса в контексте представлений об одноруком Тюре не только возможен, но и обязателен для лучшего понимания мира Толкина.
Сыновья Феанора, связанные Клятвой, не только сражаются против Врага, но и, стремясь добыть Сильмарил, принесенный Береном в Белерианд, дважды нападают на эльфийские города, где в то время находится самоцвет, а затем, во время Войны Гнева, когда два других Сильмарила вырваны у Врага, — на эльфийский лагерь. И хотя характер Маэдроса обрисован Толкином как гуманный по сравнению с его отцом и некоторыми братьями, ответственность за все три братоубийства лежит на нем как на старшем [56]. То есть образ Маэдроса мы можем рассматривать как персонификацию ярости сыновей Феанора, единственных среди всех героев Средиземья, кто обращал мечи против своих, поскольку верность Клятве для них — главная ценность.
И здесь мы сталкиваемся с глобальным расхождением средневекового и современного менталитета.
Прогресс цивилизации заключается в том, что человек учится врать. Дикарь, то есть представитель традиционной культуры, врать неспособен [57], и если слово необходимо сдержать ценою жизни (своей или чужой) — он отдаст ее. Для современного менталитета это настолько чуждо, что существует поговорка «держаться на честном слове», то есть практически ни на чем, рухнуть в любой момент.
Точно так же для традиционного общества родовые ценности — определяющие. Хорошо известен сюжет из «Эдды», где героиня Гудрун, чтобы отомстить мужу за убийство своих братьев, убивает детей, рожденных ею от него: брат — более близкий родич, чем сын и тем более супруг. Отец, разумеется, еще более близкий.
Поэтому Маэдрос, проливающий кровь эльфов во исполнение Клятвы, данной им вслед за отцом, поступает по законам родового (и в частности, скандинавского) общества абсолютно правильно. В восьмом веке это был бы положительный герой.
Но Толкин — человек ХХ века, носитель иного менталитета. Как ученый, глубоко знающий обе «Эдды» и другие памятники скандинавской культуры, он прекрасно понимает логику поступков Маэдроса и его братьев и с историко-этнографической точностью воспроизводит ее в своих текстах. Однако, как современный человек и христианин, он не может этого одобрять.
Сдержанность Толкина в описании характеров в «Сильмариллионе» роднит его текст с лучшими из песней «Старшей Эдды». Мы упомянули эддическую Гудрун, задержимся на ее образе еще немного. Супруга великого героя Сигурда, она проявляет любовь к нему только начиная со сцены его убийства. В «Краткой песни о Сигурде», где Сигурда пронзают мечом на ложе, Гудрун, увидев это, всплеснула руками так сильно, что зазвенели кубки на полке и во дворе загоготали гуси, — лишь этим древний певец рисует ее ужас и отчаяние. Когда она стоит над телом мертвого мужа («Первая песнь о Гудрун»), ее горе столь велико, что у нее нет слез и прочие женщины пытаются заставить ее выплакаться. Этот скупой психологизм передает силу чувств несравнимо сильнее, чем пространные описания.
Посмотрим «Сильмариллион». Феанор приказывает сжечь корабли, на которых они приплыли в Белерианд, Маэдрос пытается его остановить, поскольку большая часть эльфов осталась по ту сторону моря, в холодном краю, не имея возможности вернуться, и среди них — Фингон, двоюродный брат и близкий друг Маэдроса. Феанор отвечает отказом. Чувства Маэдроса по этому поводу Толкин передает так: «Тогда Маэдрос отошел и — один — стоял в стороне». Как видим, психологизм вполне в духе «Эдды».
Но мы задержались на сопоставлении образов Маэдроса и Гудрун отнюдь не только потому, что описание их горя стилистически сходно. Дальнейшая судьба обоих — при всем несходстве событий — шокирует верностью долгу и жестокостью.
Сигурд, гибель которого столь тяжело переживает Гудрун, убит ее родными братьями. Но по закону родового общества брату мстить нельзя, и древнескандинавская героиня так и поступает (в «Песни о нибелунгах», где эти законы забыты, героиня поступит ровно наоборот). Зато когда ее второй муж убивает ее братьев, Гудрун мстит ему со всей жестокостью, о которой мы уже упоминали. Точно так же Маэдрос, когда узнаёт, что Сильмарил находится в гавани, где укрылись эльфы его народа — те самые, за которых он просил отца, — идет на эту крепость войной, переступив через личные чувства к сородичам.
И хотя между сюжетикой Маэдроса и Гудрун нет ничего общего, образы эти стоит признать в высшей степени сходными. Перед нами истории о том, как персонажа, изначально мягкого по характеру, верность родовой мести превращает в кровавое чудовище.
Итак, сыновья Феанора — это воплощение не только скандинавского понятия героизма, но и скандинавского понятия чести и долга. И то, что старший из них лишен правой руки, делает его достойным (разумеется, в категориях викингов) преемником образа Тюра, бога войны.
Если сравнивать соотношения образов Маэдроса и Берена с Тюром, то мы приходим к уже знакомому выводу: Берен цитатнее, но Маэдрос ближе по сути. Как видим, прямые цитаты играют в мире Толкина несравнимо меньшую роль, чем цитаты неявные, когда заимствуются ценностные категории той или иной культуры.
